6 ноября 1934
Ресторан Чайльдс
Колумбус Серкл
Нью-Йорк
В то время, когда я, можно сказать, «вздыхал»
и «охал» в последней главе третьей книги
второй серии моих писаний, в процессе моего,
так сказать, «подсознательного мышления», в
моих автоматически текущих мыслях центр
тяжести интереса сам собой
сконцентрировался на вопросе: как мне нужно
начать третью серию книг, запланированную
для написания, а именно, ту серию книг,
назначение которой, по моему убеждению,
было в том, чтобы стать в очень короткий
срок, так сказать, «назидательно -инструктивной»
для всех созданий Нашего Общего Отца,
подобных мне самому; но здесь я должен
искренне признаться, что вскоре после того,
как я выбрал для себя профессию писателя,
как наиболее соответствующую моему
неожиданно возникшему физическому
состоянию, и когда, параллельно с
улучшением моего физического состояния, я
ясно понял, что мои личные письменные
объяснения принесут огромную пользу
большинству современных людей, так же как и
будущим поколениям, я решил этой самой
серией книг сознательно отплатить Великой
Природе за мое появление на свет и
существование, главным образом за
существование не просто как «обычная жизнь»,
автоматически выполняющая некое
назначение, необходимое для общих
надобностей Великой Природы, но больше за
существование особенное и сознательное,
беспристрастно оценивающее себя и, в
дополнение, одаренное способностью
всестороннего совершенствования и
независимого единства.
Вывод из этих недавних размышлений, в
соединении с моими Сегодняшними
сознательными мыслями об окончании этой
последней книги, привели меня к
категорическому решению начать эту «назидательно-инструктивную»
серию книг описанием событий, связанных с
моими последними двумя поездками в
Северную Америку, и привести в сжатом виде
те беседы, которые я провел с одной группой
последователей моих идей, которая уже была
организована за десять лет до этого во
время моей первой поездки в Нью-Йорк.
Я хотел бы начать с этого описания главным
образом потому, что на основе этих бесед,
как я и планировал их в своих мыслях, может
быть построен необходимый фундамент для
всего, что я решил ввести в сознательную
жизнь людей посредством этой третьей и
последней серии моих писаний; и, кроме того,
потому, что публикация
этих лекций, в соединении с описанием
событий и причин, которые их вызвали и на
которые я как раз и отреагировал этими
самыми беседами в определенной форме и
последовательности, сформирует, у меня
почти нет сомнений, в своей совокупности
некий, так сказать, «автоматически
действующий фактор» для возможного
спасения от полной гибели многих тысяч
людей обоего пола в разных странах Европы,
Азии и Америки.
В этой вступительной книге третьей серии
я изложу «квинтэссенцию» пяти бесед, четыре
из которых были проведены мной в конце 1930 и
начале 1931 годов, и одна в конце 1931 или начале
1932 года.
Для читателей этой серии моих писаний,
независимо от того, к какому уровню
сознания они себя относят, не будет, по
моему Мнению, излишним узнать, помимо всего
прочего, из каких моих представлений и
инстинктивных предположений произошла
фраза, которую я использовал: «сознательно
отплатить Великой Природе».
Эта фраза вырвалась у меня почти невольно
и приняла форму, проистекающую из всей
совокупности моего инстинктивного и
сознательного убеждения, что этим актом
обнародования третьей серии моих писаний я
мог бы рассчитывать на выполнение того, что,
по моему мнению, является самым важным
долгом человека, достигшего ответственного
возраста, и состоит в приготовлении для
потомства, в соответствии со своей
собственной индивидуальностью, некоторых
полезных инструкций; более того, я мог бы
этим самым актом, хотя бы даже совершенно
субъективно, придать смысл всем моим
прежним намеренным трудам и сознательному
отказу от всех видов благ, которые обычно
кристаллизованы в жизни современных людей,
и которые для меня всегда было очень легко
приобрести; и наконец, я надеюсь, в момент
моего последнего вздоха испытать без
какого-либо умственного, эмоционального
или инстинктивного сомнения тот импульс,
священный для человека, который древние
ессеи называли «беспристрастная
удовлетворенность собой».
С той целью, чтобы возникло в мышлении
читателей этой книги для лучшей ориентации
и более легкого логического сопоставления
с тем, что последует дальше, «нечто», что
существовало на Востоке до Вавилонской
цивилизации в отрасли знания, называвшейся
«Теоматос», и носило название «оживляющий
фактор для объективного предположения» — я
имею в виду, конечно, мышление тех читателей,
кто, как только они познакомятся с моими
писаниями, будут руководиться моим советом
и близко следовать ему, — я бы хотел прежде
всего постараться, для их внутреннего
зрения, передать им посредством словесного
описания разнообразную информацию,
совокупность которой могла бы помочь им
представить в истинном виде и ясно понять
две ситуации, которые сложились в процессе
моей обычной жизни во время моей
писательской деятельности.
Первая ситуация возникла в самом начале
моей писательской деятельности, после
автомобильной аварии, огромного несчастья,
постигшего меня, когда я ликвидировал все
связанное с моими прежними формами
сознательной деятельности для блага всех
окружающих меня и начал писать. С этого
времени я стал всячески избегать любых
встреч и разговоров с людьми, которые каким-то
образом были осведомлены о моих идеях и
естественно хотели
поговорить со мной, чтобы поближе
познакомиться с ними.
Я принял эту меру с самого начала моей
писательской деятельности с той целью,
чтобы не получать — или, по крайней мере,
получать в меньшей степени — шоков,
затрагивающих мои мыслительные ассоциации,
от тех «утонченных» абстрактных вопросов, в
связи с которыми, в последние годы, я был
обязан в моих беседах с различными людьми
приспосабливаться к их различным уровням
понимания, привыкая таким образом давать на
эти вопросы почти автоматический ответ. Я
хотел вообще не вбирать в себя впечатлений
обычной жизни, которые не были необходимыми
для меня и могли помешать установленному
темпу моего мышления в связи с этой задачей,
которую я сам себе добровольно поставил.
Чтобы охарактеризовать мою намеренную «внутреннюю
изоляцию» от тех внешних впечатлений,
которые препятствовали моей писательской
деятельности, будет достаточно сказать, что
за это время я ни разу не прочел ни одной
газеты и даже не держал их в руках, и почти
то же самое с письмами и телеграммами. Я
сказал «почти», потому что за это время я
все-таки прочел тринадцать или пятнадцать
писем и написал около шести или семи,
несмотря на то, что получал, особенно в
первый год, сотни ежедневно.
Так как, рассказывая о таком свободном
отношении к своей корреспонденции, я в
некотором роде выдал один из моих секретов,
что произошло совершенно ненамеренно, я
чувствую потребность признаться еще кое в
чем касательно корреспонденции,
адресовавшейся мне в то время. Это будет
совершенно гармонировать с тем моим
фундаментальным принципом, всегда
применявшимся мной в обычной жизни, который
выражается словами: «Если
кутишь, то кути на всю катушку, включая и
почтовые расходы». (Смотрите
главу «Пробуждение мысли», Рассказы
Вельзевула своему внуку).
После моей автомобильной аварии, уже
упоминавшейся, делая исключение только для
представителей французского правительства,
я закрыл двери своего дома для всех, как для
тех, кто уже знал меня, так и для тех, кто
только слышал обо мне и любопытствовал меня
увидеть — вероятно с целью, как большинство
из них считали, понять для себя, что я был
такое и что такое были мои идеи. Когда во
второй год меня особенно «бомбардировали»
огромными пачками писем, я поручил одному
из близких мне людей открывать эти письма,
не давая их мне, и если там не было ни того,
что называется «вложениями», ни какого-либо
указания на их немедленную отправку,
уничтожать их таким способом, чтобы даже их
«астрального запаха» не осталось в моем
доме, но если там были вложения, тогда, как я
обычно выражался, в соответствии с числом
английских, или, на худой конец,
американских «нулей», украшавших их,
поступать с ними следующим образом:
Если вложение украшал один нуль, тогда
письмо должно было быть уничтожено без
остатка, а вложение отдано детям, живущим в
моем доме, на покупку игрушек; если вложение
имело два нуля, письмо должно было быть
передано моему секретарю, а вложение
управляющему кухней, дежурившему в Priere; и
только те письма должны были передаваться
мне лично, которые были украшены тремя или
более вышеупомянутыми нулями.
Этот заведенный мной порядок, кстати,
действует по сей день, но в ближайшем
будущем, то есть в момент, когда я закончу
эту первую книгу третьей серии моих писаний,
я предполагаю изменить этот порядок таким
образом, чтобы все письма и телеграммы без
исключения уничтожались, а вложения с
числом нулей не менее четырех передавались
мне, с тремя — моему секретарю, с двумя —
детям, живущим в моем доме, а все вложения с
одним нулем отправлялись бедным детям
Фонтенбло и Авона.
Теперь, когда я публично признался в таком
бесцеремонном отношении не только к моей
корреспонденции, но также к людям,
некоторые из которых в то время считались и,
может быть, до сих пор считаются в различных
европейских странах могущественными и даже
«прославленными», будет правильным сказать,
что если мое сознание позволяло моей
особенной натуре проявлять такую «дерзость»
и даже выражать ее в письменной форме, делая
ее открытой для восприятия каждого
двуногого дышащего создания, независимо от
того, какую он представляет собой, в смысле
границ своего понимания, геометрическую
фигуру, — «куб», «квадрат» или «зигзаг», это потому, что я уже
добился успеха в выполнении большей части
задачи, которую себе поставил, несмотря на
всяческие препятствующие этому факторы —
как возникающие закономерно, так и
порождаемые различными типами среди нас,
которые, к сожалению, также носят название «человека»
и которые, как объясняется в очень древней
легенде, появляясь на свет и существуя
среди нас, обычных людей, создаются
Природой таким образом, чтобы произвести
два результата: первое, чтобы космические
вещества, трансформируемые посредством их
в период их роста, а не, как они сами считают,
всей их жизни, служили «катодными
элементами» для поддержания на Земле «объективного
Добра» в жизни всего человечества, и чтобы,
второе, элементы, составляющие их общее
бытие, трансформировались после их смерти
для пополнения запаса продуктов,
использованных для нужд Ада.
Короче говоря, такое мое отношение к
встречам и разговорам со всякого рода
людьми твердо установилось в ходе моей
внешней автоматической жизни с первого
года моей писательской деятельности, и я
старался не менять его до того времени, пока
не начал готовиться к моей последней
поездке в Америку: а именно, когда я окончил
в первом наброске изложение всего
материала, который я планировал написать,
первую серию в ее окончательной форме,
вторую в ее первой версии и третью частично.
Второй из упомянутых фактов был тот, что
когда моя память относительно вопросов
писания обострилась в процессе моей
писательской деятельности до необычайной
степени, так что, например, я всегда мог и
даже теперь еще могу вспомнить, где, в какой
из многих тысяч тетрадей, которые я
заполнил, и в какой связи с другими мыслями
выражена какая-либо мысль и должна быть
повторена в другой форме и в каком именно
другом месте, и мог и даже теперь еще могу
вспомнить, на какой из уже десятков тысяч
страниц этих тетрадей, заполненных мной, в
каком предложении и в каком слове были
буквы, которые я автоматически написал как-то
необычно неправильно, однако в то же самое
время, в этот период, когда я неизбежно
должен был встречать новых людей, едва ли
была одна встреча или даже один разговор —
который прежде непременно произвел бы на
меня впечатление — который оставил хоть какое-то впечатление в
моей памяти; и даже на следующий день, когда
иногда было просто необходимо для меня его
вспомнить, я не мог при всем желании и
напряжении вспомнить вообще что-либо из
встреч и разговоров, происходивших вчера.
Но когда, в связи с приближением
завершения моего писания, напряжение моей
внутренней занятости вопросами писания
уменьшилось, моя натура приобрела
способность, которая, как иногда случается,
формируется особым образом, уметь, не
испытывая чувства вроде «угрызений совести»,
интересоваться другими вопросами жизни,
ничем не связанными с задачей, поставленной
мной самому себе на данный период под
специальной присягой, принесенной в
определенном состоянии, которое с детства
было показано мне и воспитано во мне моим
отцом. В этом «психическом состоянии» я
предпринял окончательные правки второй
серии, продолжая работать, конечно, как
раньше, то есть большей частью путешествуя
по различным странам Европы, в основном во
Франции, и занимаясь писанием
исключительно в различных публичных местах,
таких как рестораны, кафе, «танцзалы» и
другие близкие им по духу «храмы»
современной морали.
Когда с этого времени мои отношения с
людьми самого разного рода стали
восстанавливаться, и я начал наблюдать их
снова, благодаря моему наполовину
освобожденному вниманию, с особой
способностью, намеренно развитой в моей
ранней юности и состоявшей в «умении не
отождествляться с внешними проявлениями
других», я начал замечать и по мере
повторения встреч стал все более
убеждаться, что в психике всех их, как
мужчин, так и женщин, имевших какое-то
знание и интерес к моим идеям, особенно в
психике тех, кто уже пытались на практике
проводить некоторые эксперименты над
самими собой, якобы соответствующие моим
идеям, происходило что-то «не то», настолько
определенно «все не то», что это было
заметно — конечно с определенным умением
наблюдать — даже любому обычному человеку.
Эти повторявшиеся констатации не только
начали тревожить меня, но постепенно
возбудили в моей психике «неутолимую жажду
знания», с целью понять причины этого факта.
Результатом этого было то, что в
последующие встречи с такими людьми я начал, с исследовательской
целью, наблюдать их особенно внимательно и
с помощью наводящих вопросов извлекать из
них как можно больше материала, который
позволил бы мне понять происхождение этого
странного и, для меня лично, печального
факта.
Каждая новая встреча с такими людьми, и
даже ассоциации, вызываемые воспоминанием
об этом все еще необъяснимом факте, с одной
стороны, начали усиливать мой интерес и
жажду знания до такой степени, что это стало
почти моей idee fix; а с другой стороны,
автоматические мысли об этом начали
серьезно мешать мне в моей обычной
внутренней борьбе с законным отказом моей
натуры повиноваться моему сознанию и
лишали таким образом меня возможности
полной концентрации на продолжении моей
работы, которая требовала величайшего
внимания.
Но когда наконец, в конце 1930 года, я
приехал в Нью-Йорк и в первый же день
оказался среди большого числа американцев,
последователей моих идей, и когда я увидел
то же самое явление и среди них, то это
произвело на меня такое глубокое
впечатление, и сила реакции была такой
сильной, что меня охватила холодная дрожь,
наподобие той, что бывает у людей,
пораженных так называемой «кушкской желтой
малярией».
Я тогда даже, чтобы «пустить им пыль в
глаза», усилил проявление моей обычной
манеры шутить в разговоре, чтобы скрыть это
свое внутреннее состояние.
Спустя довольно долгое время, когда я
немного успокоился и осознал после
краткого размышления, что осуществить цель
моей нынешней поездки в Америку, которая,
помимо всего прочего, была связана с
финансовым вопросом, было возможно для меня
и без использования этой группы людей, я
решил, пока я был там, и после выяснения для
себя в личных контактах с людьми,
составлявшими эту группу, всех деталей и
условий постепенного формирования в их
индивидуальности этой оригинальной
психической особенности, сделать все
возможное, чтобы искоренить, если не у всех,
то по крайней мере у большинства из них это
зло, происшедшее из-за неправильного
понимания моих идей, так же как по другим
причинам, природу которых я уже наполовину
разгадал.
Я должен честно признаться, что если
возникла во мне такая сильная реакция, под
воздействием которой я сразу же решил во
что бы то ни стало понять и осветить со всех
сторон причины этой психической
особенности и по возможности принять все
соответствующие меры, то это было в
основном потому, что по отношению к людям,
составлявшим именно эту группу, задолго до
этого, вследствие их хорошего отношения ко
мне в те трудные годы, которые последовали
за моим несчастьем, уже давно постепенно
сформировалось во мне «нечто»,
заставлявшее меня считать себя, в
определенном смысле, в долгу пред ними,
всеми вместе.
И тогда, поскольку из описания событий,
последовавших за этим моим решением,
каждому читателю из тех, кто стал
последователем моих идей, могут
объясниться причины возникновения этого
факта, преступного в объективном смысле, а
для меня лично мучительного и горького, и с
той целью, чтобы, может быть, некоторые из
них, воспринявшие ложно сущность моих идей
и продолжающие применять их к самим себе,
так сказать, для своего «блага», я имею в
виду тех, в ком способность мышления из
здравого смысла еще не полностью
атрофировалась — способность, которая
формируется в психике человека в
подготовительном возрасте — смогли бы,
возможно, прекратить свое, так сказать, «са-мо-разрушение»;
и кроме того, поскольку знакомство с
содержанием этих упомянутых пяти бесед,
проведенных мною среди людей,
принадлежавших к этой самой группе, во
время моих двух поездок в Нью-Йорк — которые,
между прочим, были одними из мер,
предпринятых мной для исправления этих
пагубных результатов, «возникших из-за
неправильного понимания моих идей» -может
оказаться, по моему мнению, вообще для
каждого читателя «первым проблеском истины»,
я нахожу наиболее приемлемым, как я уже
говорил, взять описание этих событий за
основу всей темы этой первой книги «назидательной
серии» моих писаний.
В первый же вечер моего приезда в Нью-Йорк,
13 ноября 1930 года, была устроена по
инициативе некоторых членов этой группы
предположительно «чистокровных»
американцев, судя по их умению находить
способы экономить время — общая встреча, что бы дать возможность им всем увидеть и
поприветствовать меня, в одной из студий
известного театра, Карнеги Холл, куда я был
приглашен мистером С. уже на пароходе по
самом прибытии его в Нью-Йорк.
Мистер С. был в то время официальным
заместителем мистера Ориджа, который, ввиду
некоторых обстоятельств обычной жизни,
сложившихся в основном вследствие
несчастья, постигшего меня, стал первым и
главным представителем моих идей в Америке,
а также основным руководителем этой самой
группы американцев и который временно был в
отъезде в Англии.
Большинство собравшихся там в тот вечер
были, как оказалось, лично знакомы мне, то
есть я уже встречал их либо в мои прежние
приезды в Америку, либо
в их приезды во
Францию, когда они приходили в Chateau du Prieure,
который в последние
годы был моей
постоянной резиденцией.
Я пошел на эту специально созванную общую
встречу в сопровождении нескольких из моих
«переводчиков-секретарей», прибывших
вместе со мной. В ходе первых приветствий и
знаменитой «манипуляции», называемой «пожатием
рук», я заметил на их лицах и в их взглядах
то самое «нечто», которое я замечал в
Германии, Англии, Турции и других
европейских странах у людей, ставших тем
или иным образом последователями моих идей.
Тогда во мне появились данные, уже
упоминавшиеся, которые еще до этого
сформировались по отношению к этим
американцам и которые некоторое время
спустя привели меня внутренне к
категорическому решению, если это не было
уже слишком поздно, принять все необходимые
меры для их блага.
По окончании «рукопожатий» и обмена всеми
обычными бессмысленными словами,
называемыми «любезностями», особенно
употребляемыми среди американцев, я
попросил своего секретаря прочитать вслух
последнюю главу первой серии моих писаний,
которую я недавно окончил и которая была у
него с собой по установившемуся обычаю
всегда носить в своем портфеле все то, над
чем я в то время работал. Я сделал это
главным образом для того, чтобы таким
образом создать необходимые условия для
беспрепятственного наблюдения за
присутствующими.
Сам же я, сидя отдельно от всех в углу,
начал внимательно наблюдать за каждым присутствующим и в то
же время составил в своих мыслях план
дальнейших действий по отношению ко всем им
вместе, а также и к каждому в отдельности.
В тот первый вечер, поскольку было поздно,
я прервал читавшего на середине главы,
которую он читал, и, обращаясь ко всем
присутствующим, прежде всего пообещал
устроить общее чтение в ближайшие
несколько дней, чтобы закончить эту главу, а
затем предложил им выбрать трех или четырех
человек из числа присутствовавших в тот
вечер и попросил их прийти ко мне через три
дня вместе с мистером С., чтобы коллективно
решить все вопросы, связанные с моим
пребыванием в Нью-Йорке.
Сказать по правде, я сделал это
приглашение с обдуманной целью — в интимной
беседе с этими четырьмя или пятью людьми
разузнать у них, конечно, непрямо, различные
детали, которые не были еще ясны мне в связи
с подозрениями, возникшими во мне в тот
вечер во время чтения, подозрениями в
данном случае относительно этих
американских «горе-последователей» моих
идей.
Ожидая с несомненной уверенностью, что
этот ряд моих писаний, как я уже сказал,
будет на самом деле «назидательно
инструктивным», то есть послужит пусть хотя
бы только автоматическому формированию в
созданиях Нашего Общего Отца, подобных мне,
всех видов данных, которые должны, согласно
моему пониманию, присутствовать в реальном
человеке, а не только тех данных, которые
обычно формируются в общем бытии людей,
особенно современных, делая их совершенно
безвольными, проявляющими себя во всех
случаях просто как животные, исключительно
через рефлексы функционирования их
организма, я хочу, с самого начала этой
серии, поговорить также о таких внешних
фактах, описание которых для наивного
читателя может показаться на первый взгляд
почти бессмысленным, просто набором слов;
тогда как для человека, имеющего привычку
думать и искать смысл, содержащийся в так
называемых «аллегорических описаниях», при
условии хотя бы немного усиленного
мышления, они будут полны внутреннего
значения, и, если он сделает хотя бы
малейшее усилие «не быть марионеткой своих
автоматических мыслей», он увидит и узнает
очень многое.
Прекрасным «наглядным примером» для
поиска и понимания внутреннего смысла в
описании похожих друг на друга, на первый
взгляд кажущихся бессмысленными, внешних
фактов, может служить то, что я сказал тогда
в конце встречи, покидая студию, в которой
была устроена эта встреча с американцами,
собравшимися там, чтобы лично
поприветствовать меня и сказать «добро
пожаловать».
Выходя наружу и задержавшись на пороге, я
обернулся и обращаясь к ним тем
полушутливым-полусерьезным тоном, иногда
свойственным мне, и сказал:
«На три четверти могучие джентльмены и в
высшей степени могучие леди этого «долларо-урожайного
континента»… Я был очень, очень рад видеть
вас и, хотя сидя так долго среди вас в этот
вечер в блаженной атмосфере ваших «расконсервированных»
излучений, я все-таки получил достаточно
энергии — может быть, даже больше, чем нужно
— для осуществления моей цели, ради которой
в этот раз я к вам сюда приехал; но в то же
время к большому сожалению — хотя я не знаю,
вашему или моему — во мне снова был
пробужден тот импульс, который был у меня
всегда, но который ни разу не давал о себе
знать во время моей писательской
деятельности, а именно, импульс жалости к
некоторым людям, количество которых
достигло огромной цифры, чьи тщеславные
родители или учителя, пользуясь
отсутствием в этих будущих «отщепенцах» в
их подготовительном возрасте их
собственной мудрости, убедили их, помогая
им деньгами, конечно, способом, известным в
итальянской «бухгалтерии», стать в их
ответственном возрасте «докторами-психиатрами»,
в данном случае для вполне взрослых
несчастных людей, обитающих в
организованных в американском масштабе
психиатрических больницах.
Говоря откровенно, я еще не знаю точно
причины пробуждения во мне этого прежде
существовавшего нежелательного импульса;
но я знаю только, что реакция на эти данные
начала проявляться во мне постепенно
вследствие того факта, что во время чтения
последней главы первой серии моих писаний,
сидя в углу и наблюдая от скуки выражения
ваших лиц, мне было ясно видно, как на лбу то
у одного, то у другого из вас выступала надпись «кандидат в сумасшедший дом».
Я сказал «от скуки», потому что содержание
этой главы, над каждым предложением которой
мне приходилось думать снова и снова на
протяжении трех месяцев почти день и ночь,
наскучило мне больше, чем ваша рыба под
названием «макрель», которую в мой первый
приезд сюда я был вынужден есть в течении
шести месяцев утром и вечером, так как это
была единственная свежая пища, которая
нашлась у вас в городе».
После этого, придав моему голосу тон,
которому учат в монастырях и который
называется «тоном смущенной скромности», я
добавил:
«Я еще не уверен, на самом ли деле это так
или это только мне так кажется, что довольно
часто случается в психике человека,
испытавшего очень много «неприятностей».
Из-за шестидневной непрерывной качки на
волнах безграничного океана, и частому
введению в себя благородного французского
арманьяка и постоянного регулирования его
вибраций введением в себя не менее
благородных немецких «hors d’oeuvres» (закусок — фр.),
что-то во мне сегодня, как говорится, «fishy» (сомнительно,
слабо — англ.).
По истечении трех дней после этой только
что описанной важной американской встречи,
дней, которые местные жители
охарактеризовали бы по-разному — те, что
имели много долларов в карманах, независимо
от способов их добывания, как «прошедшие не
монотонно», тогда как те, для кого
отсутствие этих долларов является
хроническим, сказав — «еще на один день
ближе к нашему последнему вздоху», — ко мне
пришли пятеро вышеупомянутых американцев
во главе с мистером С.
Поговорив с ними обо всех естественно
текущих ассоциациях и в то же время выяснив
для себя все детали, которые требовались
мне в связи с подозрениями, возникшими у
меня во время чтения в первый вечер моего
приезда, я начал рисовать перед ними весьма
рельефно все уже описанные мной
констатации относительно появления в
психике людей, последователей моих идей,
этого странного свойства, а также
перспектив, вытекающих из этого, а затем,
рассказав кратко о причинах моего
нынешнего приезда в Америку и
невозможности для меня уделять очень много
своего времени членам их группы, я попросил их
больше не допускать того, что происходило в
эти дни, когда из-за визитов того или
другого члена группы и их иногда совершенно
идиотских вопросов, у меня не было
возможности написать ни единого слова.
Поэтому я предложил им сформировать нечто
вроде комитета и взять на себя работу по
организации дважды в неделю общих встреч
для членов их группы, на которых я
постараюсь всегда сам присутствовать; а
также смотреть за тем, чтобы в другие дни
никто не беспокоил меня личными визитами,
письмами или даже по телефону.
После этого мы вместе решили, чтобы
сэкономить мое время а также ввиду многих
других соображений, проводить эти общие
встречи в моей квартире и, ввиду
ограниченного размера самой большой из ее
комнат, которая была чем-то вроде зала, не
допускать на эти встречи более пятидесяти
человек, а для остальных членов группы
организовать встречи в студии Карнеги
Холла или на других частных квартирах, где,
не обязательно с моим участием, читалась бы
вслух одним из моих переводчиков-секретарей
стенографическая запись всех вопросов,
которые мне задавались и мои ответы на них.
И в заключение я настоятельно попросил их
не говорить пока ничего из того, что я
сказал им в тот день, никому из членов их
группы и добавил:
«Согласно выводам после наблюдений и
исследований, проведенных мною в эти дни, к
моему большому сожалению, я буду вынужден
во время моего нынешнего пребывания в Нью-Йорке
принять разнообразные меры к многим из
ваших товарищей с той целью, чтобы они либо
полностью разочаровались в моих идеях, либо
полностью утратили веру,
кристаллизовавшуюся в их индивидуальности
за эти годы, по отношению к мистеру Ориджу и
его авторитету».