Завершив рукопись "Огненных фонтанов", я с оптимизмом ожидала скорейшей публикации, уверенная, что Гурджиеву понравится часть, посвященная ему. Но проходили месяцы, а рукопись так и лежала; прошло два года, и все лучшие американские издательства заявили: "Эта книга продаваться не будет ".
Джейн, находившаяся в то время в Лондоне, дала рукопись нашему старому другу и автору "Литтл Ревью" Т.С.Элиоту, в надежде, что он сможет помочь с публикацией. Но Элиот тоже отказался, объяснив это так:
"Дорогая Джейн, какое отношение могу я иметь к книге Маргарет? Несомненно, она очень читаема; несомненно, она очень эгоцентрична; и она полностью передает все то, что Вы рассказывали мне о Маргарет и ее отношении к деятельности Гурджиева. Не могу себе представить, что она может вызвать немедленный читательский интерес, как не могу представить, что в будущем она кого-либо заинтересует. Так что единственное, что я могу сделать – это вернуть Вам рукопись, заметив, однако, что мне было очень приятно ее читать. Могу ли я еще что-либо сделать для Вас?"
Я написала Элиоту: "Если Вам понравилась моя книга, то почему она не может понравиться другим? И почему Вы думаете, что книга Джуны Барнс1 "Ночной лес", которую Вы так расхвалили, будет иметь какое-то значение для будущих поколений? И какое просветление наши потомки смогут отыскать в ее книге, в отличие от Гурджиевской доктрины?
Я не отослала это письмо.
В конце концов, семь лет спустя, "Огненные фонтаны" были опубликованы Горэмом Мансоном. Он принял книгу, потому что был литературно образован, был знаком с Гурджиевым и Орэджем и был рад, что я написала о них.
Все критики (с двумя или тремя исключениями) положительно отозвались об "Огненных фонтанах", назвав ее "чрезвычайно интересной книгой", "искусной передачей ощущений", "пламенным духом" и т.д., что, конечно же, порадовало меня, но никто не написал о той части, что я посвятила Гурджиеву. Наконец один из моих друзей, довольно циничный человек, объяснил мне причину. – "Многие обозреватели дали Вашей книге "зеленый свет", или просто промолчали, поскольку они понимают, что не могут ни совладать, ни проигнорировать такую фигуру, как Гурджиев".
Наконец пришло письмо из Лондона от Джона Беннетта, с которым я встречалась в парижской квартире Гурджиева в 1948 году. Он писал:
"Замечательное достижение, книга, заслуживающая права стать классикой жанра. Огромная трудность состоит в том, что любое описание Гурджиева неизбежно будет односторонним и неполным. Никто не может знать Гурджиева. Существует опасность написать воображаемую историю "реального Гурджиева", но этого Вам счастливо удалось избежать.
То, что Вы написали о Гурджиеве, искренне и скромно. Вы не пытались предстать в привилегированном положении, или сделать вид, что обладаете секретами, скрытыми от других. Так и должно быть, и Вы с полным правом можете гордиться собой. Многие будут Вам благодарны. В то же самое время, Вы упускаете из виду те или иные вещи из-за чрезмерного рвения найти их. Ваша страсть к идеальному часто не дает Вам видеть актуальное. Рассматривая себя борцом за правду, Вы не видите, что Гурджиев также был борцом за Истину, лежащую за пределами Ваших представлений.
Единственно, за что я бы раскритиковал Вашу книгу – это то, что она не в полной мере передает "непостижимость" Гурджиева. Я не хочу сказать, что это – легкая задача. Любое "раздувание тайны" неизбежно даст фальшивую ноту, и этого Вам счастливо удалось избежать. Возможно, стоило бы предупредить читателя, что Гурджиев был и остается непостижимым, и что каждый, встречавший его, видел лишь немногим больше, чем собственное отражение.
Я надеюсь, Вы понимаете, что я высказываю все это лишь потому, что очень серьезно отношусь к Вашей книге и считаю ее важным вкладом в великую работу по подготовке человечества к идеям Гурджиева".
Не знаю, понимал ли Беннетт, насколько я ценю и соглашаюсь с его видением моей ошибки. Но где же тот гигант мысли, способный передать непостижимость Гурджиева, и какому читателю он будет адресоваться? Или, если непостижимость нельзя передать, отчего не изучать то, что может быть изучено? Или, если непостижимость постижима, как в естественных науках, где же тот ученик, что сможет раскрыть ее, тем более после смерти Гурджиева? Интеллектуалы и религиозные деятели не могут предложить ничего, кроме полного непонимания.
ВТОРАЯ НЕУДАЧА
Я дала рукопись этой книге для чтения и критике Солите, и вот что она мне написала:
"Название твоей книге вводит в заблуждение. По сути, ты не говоришь ни о постижимости, ни о непостижимости Гурджиева. Ты не показала самые важные аспекты Гурджиева и не передала читателю ощущение тайны его знания. Не важно, как ты ответишь на мои слова, но ты этого не сделала, даже отдаленно. Это можно было сделать, и я думаю, ты могла бы это сделать – хотя это нелегко. Увы. Тебе нужно было как-то показать статус и масштаб Гурджиева как великого посвященного. Это придало бы твоей книге совершенно другой аромат, а также дало бы ей отправную точку.
Глава "Жизнь за жизнь" весьма хороша. Но что касается остальных, да еще под таким названием – они недостаточно передают смысл его тайны. Тебе нужно выбрать подходящее название и постараться передать его учение и тайну через свое "понимание" и чувства".
На что я ответила: "Могу только согласиться с стобой, хотя я чувствую, что передала (пусть туманно) какую-то часть его тайны, и цитаты, сделанные мной, во многом способствуют этому. Почему бы тебе не написать главу о своем отношении к нему и своей концепции его "статуса и масштаба"?
Солита ответила: "Сейчас я не могу. Слишком мало времени",
"Тогда ты должна написать целую книгу. Но я знаю, что ты откажешься".
1 Американская писательница, журналистка, драматург. Книга "Ночной лес" в 1999 году заняла в США 12 место среди 100 лучших книг о гомосексуальной любви. – Прим. пер.