Позже тем летом мы с Томом
были выбраны членами партии из пяти или шести человек, которые должны были
сопровождать м-ра Гурджиева в его следующей поездке. Мы были среди первых
детей, удостоившихся этой чести, и я ожидал нашего отъезда с предвкушением и
энтузиазмом.
Еще до того, как мы отправились, м-р Гурджиев сообщил нам, что
нашим местом назначения были Виши, где он намечал пробыть несколько дней и
писать. Довольно быстро, за час или два, я узнал, что путешествовать с
Гурджиевым было необычным переживанием. Хотя нам не надо было, насколько я
знал, торопиться к месту нашего назначения, он гнал машину, как ненормальный.
Несколько часов мы мчались по дороге на предельной скорости, затем он
внезапно останавливал машину, чтобы провести два или три часа в кафе в
маленьком городке, где он непрерывно писал; или останавливались где-нибудь в
деревне, на краю дороги, и, выгрузив большую корзину пищи и питья, одеяла и
подушки, предавались неторопливому пикнику, после которого все ложились
отдохнуть.
Какой-нибудь настоящей механической поломки было недостаточно,
кроме того, у нас было необычайно много ненужных переживаний в дороге. Кто-то
— это могли быть мы или кто-нибудь другой из группы — должен был быть
делегатом, чтобы садиться следующим к Гурджиеву с открытой картой, которой
руководствовались в пути. Он стартовал после того, как читатель карты
говорил, какую дорогу он выбирает, и затем быстро набирал предельную
скорость. Работа над картой заключалась в том, чтобы наблюдать дорожные знаки
и говорить ему когда свернуть или указать направление. Неизменно, он
умудрялся увеличить скорость перед каким-нибудь перекрестком, и почти всегда
не удавалось правильно повернуть. Так как он отказывался ехать назад, то
необходимо было направлять его по любой дороге, которая случайно оказывалась на направлении к месту нашего назначения. Многочисленные долгие обвинения
были обычным явлением, начинавшимся с проклятий в адрес того, кому случалось
читать карту в это время, и, в конце концов, они переходили на всех
присутствующих. Казалось, в этом была цель, так как это случалось регулярно и независимо от того, кто сидел рядом с ним в качестве проводника, и я мог приписать
это только его желанию сохранить каждого в возбуждении и бдительности.
Хотя
мы везли два запасных колеса и шины с собой — по одному с каждой стороны — мы
могли бы их захватить несколько больше. Даже в те времена менять колеса с
проколотой шиной не было очень сложной операцией. Когда шина спускала, а это
случалось часто, все выходили из машины, и каждому члену группы назначалась
определенная работа — один отвечал за домкрат, другой — за снятие запасной шины,
третий — за снятие заменявшегося колеса. За всеми этими работами Гурджиев
наблюдал лично, обычно совещаясь с тем, кто ничего не делал в данный момент.
Время от времени вся работа останавливалась, и мы, например, долго совещались
о том, под каким углом лучше поддерживать машину домкратом, чтобы снять шину
и т.п. Так как Гурджиев никогда не имел обыкновения накачивать шины на
станции, то однажды, когда были использованы две запасные шины, возникла
проблема не просто сменить колесо, а сменить действительно шину,
отремонтировать ее и одеть снова. В этой поездке нас было вполне достаточно,
чтобы сделать это самим, но что касается доводов, совещаний и взаимных
обвинений в том, почему шины неисправны, то этот процесс отнимал часы, и
большую часть этого времени вокруг машины стояла, совещаясь и инструктируя,
целая группа, включавшая женщин, одетых соответственно в длинные платья. Эти
группы производили на проезжающих автомобилистов впечатление большого
несчастья, застигшего нас врасплох, и они часто останавливали свои машины,
чтобы помочь, так что иногда к нам присоединялась другая большая группа,
некоторые также давали советы, консультации, а иногда даже оказывали
физическую помощь.
В добавление к ремонту шин и тому, что мы почти всегда
оказывались на неправильной дороге, не было способа убедить Гурджиева
остановиться для заправки. Сколько бы ни показывал указатель горючего, он
настаивал, что мы не можем оказаться без горючего, до того неизбежного
момента, когда мотор начинал чихать и плеваться, и, хотя он громко
ругался, машина останавливалась. Так как он редко ездил по надлежащей
стороне дороги, то в таких случаях каждому необходимо было вылезать из машины
и толкать ее на другую сторону, в то время как кто-нибудь отправлялся пешком
или на попутных машинах к ближайшей заправочной станции за механиком.
Гурджиев настаивал на механике, потому что был уверен, что в машине что-то
неисправно; он не мог этого сделать просто, заправив машину горючим. Эти
задержки были большой досадой для каждого, кроме м-ра Гурджиева, который, в
то время как кто-то искал помощь, удобно устраивался в стороне от дороги,
или, возможно, оставался в машине, в зависимости от настроения, и неистово
писал в своей записной книжке, бормоча про себя и облизывая конец одного из
своих многочисленных карандашей.
Гурджиев, казалось, притягивал препятствия.
Даже если у нас было достаточно горючего, и мы ехали по правильной стороне
дороги, мы ухитрялись въехать в стадо коров, овец или коз. Гурджиев
сопровождал таких животных вдоль дороги, иногда подталкивая их буфером
машины, всегда придерживаясь непроезжей стороны дороги и посылая им
проклятья. Мы въехали в стадо скота во время одного из моих назначений читать
карту, и на этот раз, к моему удивлению и великому удовольствию, когда он
проклинал и толкал одну из медлительных коров в траву, корова встала мертво
перед машиной, пристально и недобро посмотрела на него, подняла хвост и
обдала капот машины потоком жидкого навоза. Гурджиев казалось предвидел это,
так как он выглядел особенно веселым; мы немедленно остановились отдохнуть в
стороне от дороги, он начал писать, в то время как остальные чистили
автомобиль.
Другой привычкой Гурджиева, которая усложняла путешествия,
было то, что мы часто останавливались, для еды, отдыха, писания и т.п., в
течение дня, но он никогда не останавливался вечером до тех пор, пока
большинство гостиниц или отелей ни закрывались, и в это время он решал, что
ему пора есть и спать. Это всегда подразумевало, что один из группы — мы все
не любили эту обязанность — должен был выйти из машины и стучаться в дверь
какой-нибудь гостиницы до тех пор, пока не поднимется владелец, а часто — и
весь городок. По-видимому, с единственной целью создать дополнительное
смущение, когда был разбужен владелец гостиницы или отеля, Гурджиев, выйдя из
машины, начинал выкрикивать — обычно по-русски — указания о числе комнат и
количестве еды, которое нужно, и любые другие указания, которые могли прийти
ему на ум. Затем, пока его спутники разгружали горы багажа, он, на
отвратительном французском, обычно вступал в долгие, усложненные извинения с
теми, кто был разбужен, сожалея о необходимости разбудить их, о неумелости
компаньонов и т.п. Результатом было то, что хозяйка — почти всегда женщина —
бывала совершенно очарована им и смотрела на остальных с отвращением, пока
обслуживала превосходной едой. Еда, конечно, продолжалась бесконечно, с
долгими тостами, обращенными к каждому присутствовавшему, особенно хозяйке
гостиницы, плюс дополнительные тосты за качество пищи, великолепное размещение или что-нибудь еще, что поражало его воображение.
Хотя я думал,
что путешествие никогда не придет к концу, мы сумели прибыть в Виши через
несколько дней. Мы прибыли, конечно, поздней ночью и снова должны были
разбудить очень много людей в одном из больших курортных отелей, сообщивших
нам сначала, что комнат у них нет. Гурджиев, однако, вступил в переговоры и
убедил владельца, что его визит чрезвычайно важен. Одной из причин, которую
он привел было то, что он является директором элитной школы для богатых
американцев; Тома и меня, обоих очень сонных, представили в качестве
доказательства. С совершенно честным лицом, я был представлен как м-р Форд,
сын знаменитого Генри Форда, а Том -как м-р Рокфеллер, сын равно знаменитого
Джона Д. Рокфеллера. Когда я взглянул на управляющего, я не чувствовал, что
он полностью, на веру принял этот рассказ, но он сумел (он, очевидно, слишком
устал) улыбнуться и посмотрел на нас с почтением. Одной проблемой, которая
оставалась нерешенной, было то, что там не было, несмотря на возможную
важность Гурджиева, достаточно комнат для всех нас. Гурджиев серьезно
рассмотрел это сообщение и наконец придумал некоторый способ, чтобы мы все
могли разместиться без какого-либо непристойного смешения полов, в комнатах,
которые имелись в распоряжении. М-р Форд, то есть я, должен был спать в
ванной комнате в самой его ванной. Только я влез в ванну, измученный, с
одеялом, как сразу же появился кто-то с койкой в руках, которая была втиснута
в узкое пространство ванной комнаты. Я перелез в койку, после чего Гурджиев,
сильно развеселившись всеми этими сложностями, стал принимать очень горячую и
нескончаемо долгую ванну.
Остановка в Виши была очень спокойной по сравнению
со всей поездкой. Мы видели Гурджиева только за едой, и нашей единственной
обязанностью во время нашего пребывания там было пить, некоторые особые воды,
которые были по его мнению, очень полезными. Нам дали предписание пить их в
столовой, которая была полна, к большому нашему затруднению и к великому
удовольствию других гостей в отеле. Вода, которую мне следовало пить, была из
источника, называемого "Для Женщин", и была водой, чьи свойства
считались чрезвычайно полезными для женщин, особенно, если они желали стать
беременными. К счастью, в то время я был в чрезвычайно хорошем настроении и
наслаждался общим спектаклем, который он разыгрывал в отеле — я думал, что
это была чрезвычайно забавная идея для меня — пить воды, которые могли
вызвать беременность, и наслаждался, услаждая его за едой подсчетом большого
числа стаканов, которые я сумел выпить с тех пор, как последний раз видел
его. Он был очень доволен этим и похлопывал уверенно по моему животу и затем
говорил мне, как он мной гордится. Он продолжал называть нас с Томом громким
голосом мистерами Рокфеллером и Фордом, и рассказывал метрдотелю, официантам
или даже гостям за соседними столами о своей школе и замечательных учениках —
указывая на его юных американских миллионеров и делая поучительные замечания
о "реальных свойствах" вод Виши, которые были известны, в
действительности, только ему.
В добавление к общему шуму нашего пребывания в
Виши, Гурджиев встретил семью из трех русских: мужа с женой и их дочери,
которой должно быть было за двадцать. Он убедил персонал отеля подготовить
столовую для того, чтобы это русская семья могла обедать с нами, и мы стали еще
большим центром внимания отеля из-за огромных количеств арманьяка,
потребляемого за каждой едой, обычно дополнявшейся тостами ко всем гостям
лично так же, как и к каждому за нашим столом. Теперь мне кажется, что все
мое время уходило только на то, чтобы есть огромные, нескончаемые блюда (от
меня, однако, не требовали пить тосты), выходить из-за стола, бежать к
источнику "Для Женщин" и потреблять там большие количества воды, а
затем мчаться назад в отель к следующей еде.
Русская семья была очень
увлечена и поражена Гурджиевым. Примерно через день он полностью исправил их
водопитейное расписание, настояв на том, что их режим был совершенно
неправильным, так что дочь начала регулярно пить воду, известную,
естественно, как "Для Мужчин". Она не нашла, однако, это особенно
странным или забавным и очень серьезно прислушивалась к долгим научным
рассуждениям м-ра Гурджиева о свойствах этой особой воды и о том, почему ей
надлежит пить ее. Когда я спросил его об этом однажды ночью в то время, как
он принимал ванну по соседству с моей койкой в ванной комнате, он сказал, что
эта девушка очень подходит для экспериментов в гипнозе, и он докажет мне
когда-нибудь в недалеком будущем.
Пробыв в Виши не более недели и достигнув
Приэре поздно ночью, после мучительной обратной дороги, мы все были изнурены.
Единственное, что м-р Гурджиев сказал мне после возвращения это то, что
поездка была превосходной для всех нас, и что это был лучший способ
"изменить взгляды".