С тех пор
как м-р Гурджиев занялся писанием книг, ему, вполне естественно, понадобилось
содержать машинистку. Он не подошел к этому в какой-нибудь обычной манере, а
держал, с великим фанфаронством, молодую немку, которую он обнаружил где-то в
своих поездках.
Мы услышали о ней за несколько дней до ее прибытия. К ее
приезду были произведены тщательные приготовления, включавшие подходящей для
нее выбор комнаты, приобретение пишущей машинки, приготовление подходящего
рабочего места и т. д. Гурджиев расхваливал всем нам ее качества, говорил
нам, какая была удача, что он нашел этого идеального человека "для моих
целей", и мы ожидали ее приезда с большим нетерпением.
Когда она
приехала, то была представлена всем нам, в ее честь был сервирован обед, и
весь процесс был очень праздничным — ей было оказано то, что все мы называли
"королевским обращением", и она искренне отзывалась на это,
восприняв себя так же серьезно, как, казалось, воспринимал ее Гурджиев.
Оказалось, что ее главным, великолепным достоинством было то, что она могла
печатать, как Гурджиев неоднократно говорил нам в полном изумлении,
"даже не глядя на клавиши машинки".
Я чувствовал несомненно, что
такое обращение соответствовало не секретарю или машинистке, а ее способности
пользоваться слепым методом. Как будто, чтобы доказать нам всем, что эта
способность существовала, машинистка устроилась за столом на террасе на виду
у всех нас, так как мы приходили и уходили с наших работ, и оставалась там —
весело печатая все долгое лето, за исключением дождливых дней. Щелканье ее
машинки звучало в наших ушах.
Моя первая встреча с ней, и, ради
справедливости к ней, я должен признаться в сильном антигерманском
предубеждении, возникшем из рассказов о немецкой жестокости во время Первой
Мировой войны, случилась однажды вечером, когда я стирал во дворе позади дома
после работы. Она не знала меня, а только видела, и, предполагая, что я
француз, позвала меня из окна, выходившего во двор, спросив меня
по-французски с сильным акцентом, где она могла достать то, что она назвала
неким "Мылом Люкс"; она сумела передать мне, что ей нужно оно,
чтобы постирать ее чулки. Я сказал, по-английски, который, я знал, она
понимала, и на котором говорила намного лучше, чем на французском, что я
полагаю, она может купить его в местной "бакалее" на расстоянии
полумили. В ответ она бросила мне вниз несколько монет и сказала, что дает
мне денег на покупку сразу нескольких кусков.
Я поднял деньги, поднялся по
ступенькам и вручил их ей. Я сказал, что думаю, что здесь в Приэре нет
мальчиков на побегушках, и что никто не говорил мне до сих пор, что она была
каким-нибудь исключением из общего правила, согласно которому каждый делал
свою собственную личную работу сам, что включало и посещение магазина. Она
сказала с "очаровательной" улыбкой, что уверена в том, что никто не
будет возражать, если я выполню это поручение для нее, так как она, чего
возможно я еще не понимал, была занята очень важной работой для м-ра
Гурджиева. Я объяснил, что я занимался подобной же работой, что я забочусь о
нем и о его комнате и выполняю свои поручения.
Она, казалось, удивилась и
после недолгого размышления сказала, что уладит дело с м-ром Гурджиевым — что
тут какое-то недоразумение, непонимание, по крайней мере с моей стороны,
относительно ее функции в школе. Я не очень долго ждал дальнейших событий.
"Вызов кофе" пришел из его комнаты уже через несколько минут.
Когда
я вошел в его комнату с кофе, машинистка, как я и ожидал, сидела у него. Я
подал кофе, и тогда м-р Гурджиев повернулся ко мне с одной из его
"обаятельных" улыбок: "Вы знаете эту леди?" — спросил он.
Я сказал, что да, я знаю ее.
Тогда он сказал, что она рассказала ему все, и
что насколько он понял, она попросила меня выполнить поручение для нее, а я
отказался. Я сказал, что это было верно и что, кроме того, каждый должен
выполнять свои поручения сам.
Он согласился, что это было так, но добавил,
что у него нет времени инструктировать ее обо всем, и что он очень высоко
оценит, если конкретно в данном случае и в качестве услуги ему, так как она
важна для него, я буду достаточно любезен, чтобы выполнить ее просьбу. Я был
сбит с толку и даже рассердился, но сказал, конечно, что сделаю. Она передала
мне деньги, и я пошел в магазин и купил ей мыло. Я предположил по тому, что я
мог почувствовать, что у него была достаточная причина, чтобы просить меня
купить мыло для нее, и решил, что инцидент был закончен. Может быть, она
действительно "особая" по какой-нибудь причине, которую я не
понимал; Гурджиев, по крайней мере, знал ее.
Я был взбешен тем не менее,
когда, после того как я отдал ей мыло и сдачу, она дала мне чаевые и сказала,
что она уверена, что я теперь понял, что она была права в первый раз, и что
она надеется, что ответ м-ра Гурджиева прояснил это мне. Я вспыхнул, но сумел
сдержать свой язык. Я также сумел не напоминать это м-ру Гурджиеву, когда
видел его, но внутри я продолжал тлеть.
Несколько дней спустя, в выходные,
прибыли гости. Гурджиев встречал их за своим обычным небольшим столом вблизи
газонов; перед террасой работала машинистка. Я подал всем кофе. Он показал
жестом, чтобы я не уходил, а затем продолжал говорить собравшимся гостям, что
он с трудом дождался их, чтобы показать им его новые чудеса — два
удивительных новых приобретения: электрический холодильник и "слепую
машинистку". Затем он велел мне показать дорогу к кладовой, где был
установлен новый рефрижератор, и гости были сильно озадачены показом обычной
модели холодильника, который, как Гурджиев выразился о нем, "сам собой
мог делать лед" даже "без моей помощи" — истинный продукт
гения западного мира. Когда этот осмотр закончился, мы все пошли назад к
террасе осматривать второе чудо, которое, также "без моей помощи и даже
не смотря на клавиши" могло печатать его книгу. Машинистка встала и
приветствовала его, но Гурджиев не представил ее и велел ей сесть. Затем по
его команде она стала печатать, "даже не глядя на клавиши" и
торжествующе пристально глядя в пространство.
Гурджиев стоял среди гостей,
пристально глядя на нее с безграничным восхищением и говоря о ней, как о
другом продукте "гения" западного мира. Я действительно был
очарован способностью пользоваться слепым методом, и мой собственный интерес
и восхищение были неподдельны. Внезапно Гурджиев посмотрел в моем направлении
и улыбнулся огромной, широкой улыбкой, как будто мы участвовали в
какой-нибудь громадной шутке вместе, и велел собрать кофейные чашки. Не очень
поздно вечером, в его комнате, он упомянул о машинистке еще раз. Он сказал
сначала об "электрическом холодильнике" — "нужно только
воткнуть штепсель — и сейчас же ящик начинает шуметь и жужжать и начинает
производить лед". Он снова заговорщически улыбнулся мне. "То же с
немецкой леди. Я, как штепсель — я говорю печатать, и она так же начинает
производить шум и продукцию, но не лед, а книгу. Замечательное американское
изобретение".
Я почти любил ее тогда и был счастлив выполнять ее
поручения с того времени. Я не мог удержаться, чтобы не сказать это, и Гурджиев
кивнул мне, посмотрев удовлетворенно. "Когда вы помогаете печатать леди,
вы помогаете мне, это подобно подливанию масла в машину для сохранения ее
работы; это замечательная вещь".