Я снова еду в Нью-Йорк. Чего я ищу? Точно не церковь, которая дала бы мне утешение и ощущение собственной значимости. Мне нужна обстановка, не позволившая бы мне лениться и забывать о своей истинной цели. Я не знаю, кто я. Но мне нужно это узнать, и я желаю узнать это. Что от меня требуется? Мне так много дано. Как можно забыть страшный закон, выраженный в Евангелии: с того, кому дано много, много и спросится?
Каков теперь мой вопрос? О чем стоит спросить мадам де Зальцманн? У меня на самом деле есть серьезный вопрос? В каком-то смысле я устал от вопросов. Я вижу, что в вопросах есть некоторый элемент насилия. То, чему я желаю открыться, неизмеримо выше моего обычного уровня, а вопрос исходит из моего уровня, навязывает узкие рамки. Я вспоминаю, что Фрэнсис Бэкон писал о методе научного познания. По его мнению, ученые не могут и не должны прислушиваться к природе как наивные дети; наоборот, природу нужно вздернуть на дыбу и устроить ей суд. Так вопрос превращается в допрос. И я понимаю, откуда во мне берется это стремление: оно проистекает из желания контролировать то, что исследуешь. А желание контролировать, в свою очередь, порождается страхом.
В любом случае, неважно, чего я прошу. Есть, разумеется, вопросы; но самое главное – это быть с ней, видеть ее, знать, что она видит меня. Меня питает ее присутствие. Просто быть с ней дышать тем же воздухом, работать с ней рядом – все это значит для меня куда больше любого вопроса, каким бы умным или важным он ни был. Мои вопросы привязывают меня к моему уровню. Мне нужно с изумлением слушать слова мадам де Зальцманн о том, что ей открыто, и смириться с тем, что я их не понимаю.
Мадам де Зальцманн выглядела очень усталой, когда я вошел в кабинет. Она, очевидно, была сильно занята: какой-то старший ученик только что покинул кабинет, и после нашего занятия вошел кто-то еще.
Она больше не интересуется обыденной жизнью и многое не помнит, но когда говорит о Работе, то преображается. Наверное, теперь она состоит в основном из тонкого тела, которое едва связано с земным телом. Я помню, как она говорила, что, даже если человеку тело перестает быть нужным, он все еще может жить в нем ради других людей. Очевидно, что многим необходимо ее присутствие рядом с нами в физическом теле. И мне самому это нужно, что-то во мне еще не примирилось с мыслью об ее уходе.
Я уточнил у нее, правильно ли выполняю одно упражнение, которое она рекомендовала, – оно мне давалось особенно тяжело. Я спросил, как отдаться Работе без страха. Она сказала: «Настоящий страх – это когда мы боимся, что не сумеем».
Потом с ее помощью, как не раз мы уже делали, я выполнил упражнение по работе с энергией, которая приходит свыше и движется по телу. Она сказала, что эта энергия связана со вторым телом. «Второе тело может стоять за пределами обычного тела, спереди или сзади, если оно сильно развито. У него свой разум. Это тело развивается через работу и внимание».
После медитации я с необычайной ясностью понял то, что меня очень интересовало когда-то, но о чем я не думал несколько лет. В работе большое внимание уделяется движению энергии в теле во время медитации. Мне кажется, что в дзен, напротив, пытаются управлять естественным движением энергии в теле, направив ее в хара. В Киото мы с Роши Кобори Долго обсуждали эту тему, но не пришли к какому-то общему знаменателю. Я понял, что движение энергии, как и дыхание, происходит и тогда, когда мы не обращаем на него внимания. Однако точно так же, как и в случае с дыханием, усиление внимания меняет качество движения.
* * *
Мадам де Зальцманн приехала в Нью-йоркский Фонд на празднование 13-го января. Несколько неожиданно для меня она стала рассказывать о смерти Гурджиева: «Он позвал меня и сказал: "Останьтесь тут и наблюдайте, как я выйду". Тогда его второе тело вышло из первого тела. Что-то чудесное, сила была великая. Мы можем развить второе тело через Работу».
На несколько мгновений я задумался, почему она говорит о смерти Гурджиева в то время, когда мы празднуем его день рождения. Ее слова казались не совсем уместными. С другой стороны, как знать? Может, она говорила о новом рождении; или, возможно, говорила о собственной смерти. Она сказала, что скоро ей будет сто лет.
Мадам де Зальцманн просила держать связь через Хенри Тракола и ее сына. Словно она прощалась с американцами. Как знать, приедет ли она снова.
Один эпизод в фильме, который мы смотрели сегодня вечером, – танец под названием «Выражение космического порядка», – произвел на меня огромное впечатление. Танцовщица движется во внутренний круг и врата за ней закрываются. Она обращает взгляд наверх и поворачивается к воротам, которые открываются. Она входит во внешний круг, и ворота закрываются за ней. Она передает людям на нижнем уровне это видение и эту энергию. Мадам де Зальцманн была рядом, и я сам все еще светился после нашей встречи, состоявшейся в тот же день, чуть раньше, и от этого весь танец казался истинным и естественным. Я никогда так не воспринимал ни один танец. Мы действительно получаем что-то свыше и передаем людям, и это было красноречиво выражено в танце.
* * *
Вчера на занятии в группе я спросил у мадам де Зальцманн: «Как мне узнать, что я вижу, делаю или переживаю то, о чем вы говорите?»
Для меня это важный вопрос, нужно знать точно. Я мог просто вообразить, что переживаю именно то, что она описывает. Но я только слышу ее слова и не знаю, что она испытывает на самом деле. Это вопрос общения, объективности, точности символов языка и так далее. Она адресовала мой вопро1 мистеру Траколу, который ответил, что по-настоящему важно не столько найти ответ на сам вопрос, сколько не останавливаться на этом, но продолжать искать и углублять свой опыт.
Мистер Тракол, который, мне кажется, походит на индийского мистика, сказал очень умную речь о тонкой взаимосвязи между усилием и принятием. По его словам, идеи – это то, что нам предлагают, как приглашение на танец. «Меня зовут на танец. Не для того, чтобы попытаться, но чтобы испытать. Меня испытывают». Я вдруг ясно ощутил, что, хотя мне важно видеть самому, еще важнее, чтобы меня увидели с выигрышной перспективы высшего сознания. Нужно тонкое сочетание усилия и ненапряженности; можно оказаться не только слишком пассивным, но и слишком активным на своем уровне.
Мистер Тракол сказал, что Гурджиев иногда чрезмерно выделял какой-то аспект учения. Но если в следующий раз кто-то вспоминал: «А на прошлой неделе вы говорили…» – он нередко отмахивался от этого и заявлял: «Как я мог сказать такую глупость? Важно не зацикливаться на какой-то одной точке зрения. Нужно всегда быть чутким и мыслить гибко; иначе не сможешь танцевать».
Нью-Йорк, январь 1985