День работы в Мезоне прошел очень плодотворно. Снова передо мной встал вопрос: что я тут делаю? Почему я здесь? Почему я занимаю тут место? Чего пытаюсь добиться во внутренней жизни? Я понимаю, что вскоре мне удастся убедить себя, что я не понял как следует задание, которое мне дали, что оно слишком абстрактно или неэффективно. Есть по крайней мере три способа действия. Первый – экономить расход энергии. Следовательно, можно уменьшить напряжение в теле, равно как негативные эмоции и пустые мысли. Кроме того, выполняя работу, нужно использовать лишь самое необходимое количество энергии, то есть сосредоточить ее в той части тела, которая работает. Остальное тело должно быть расслаблено. Во-вторых, не помешает следить за дыханием. В-третьих, чувствовать то одну часть тела, то другую и постепенно ощутить состояние, в котором можно сказать: «Я есть». Это похоже на молитву, которая помогает постепенно углубить ощущения, особенно если не отвлекаться на мысли, почему то или это бесполезно.
Если человек, избирая одну из форм Работы, по сути не посвящает себя сознательной работе, вряд ли он что-то приобретет иным путем.
Я чувствовал себя не очень хорошо. Потом я вспомнил слова мадам де Зальцманн, которые мне передал один мой друг в Париже, о том, что болезней бояться не стоит. Она сказала, что страх производит негативные вибрации и создает проблемы. Страх и напряжение, связанное с болезнью, создают больше проблем, чем сама болезнь. Я уверен, что большую часть времени обращаюсь с собой слишком трепетно и нежно. Тело скорее управляет мной, нежели служит мне Но как оно может служить чему-то более высокому, чем я сам если оно не служит ничему толковому даже во мне самом?
* * *
Я увидел мадам де Зальцманн в Мезоне: она спешила и была очень занята. Я сперва колебался, но потом решил все равно попытаться встретиться с ней. Я вспомнил, что однажды в прошлом году в похожей ситуации, когда я сомневался, думал: «Она очень занята, я не должен докучать ей, к тому же у меня нет никаких насущных вопросов, во всяком случае ничего такого, что не терпит отлагательства», – и я решил не звонить ей и не просить увидеться. При следующей нашей встрече она потребовала объяснить, почему я не позвонил. Я объяснил причину, гордый собой оттого, что я так добродетельно пожалел ее. Она терпеливо выслушала меня, пристально глядя в глаза, и сказала: «У меня есть право сказать "нет". Вы должны звонить!»
Насколько я понимаю, я оказался под ее опекой и с тех пор, как это случилось, я не вправе не спрашивать ее. Она может сказать «нет» или «в другой раз». Ей, а не мне решать, встречаться нам или нет. Вскоре я начал понимать, как сложно мне на самом деле дать ей свободу сказать «нет». Что-то во мне часто ведет себя так, словно мне лучше знать, что для меня благо. В некоторых случаях, когда она действительно говорила «нет» или «в другой раз», оказывалось, что я воспринимаю это как личный укол, как осуждение. Я понимаю, что мне нужна помощь, и ищу врача, который сможет вылечить меня; потом настаиваю на своем и диктую доктору, что он должен мне прописать. Если мне помогают, похоже, это случается вопреки мне самому.
Как бы там ни было, на этот раз я попросил ее о встрече, хотя было очевидно, что она крайне занята. Она проявила ко мне большое великодушие; когда я сказал, что не хочу ее беспокоить, потому что знаю, что она занята, она едва сдержалась: «Да, я занята. Но встретиться с вами важно. Я встречаюсь с теми, с кем желаю встретиться».
Затем мы пошли к ней в офис и поработали там. Я описал ей необычные переживания, которые испытал во время медитации накануне вечером, и сказал, что именно поэтому желал поговорить с ней. Она провела медитацию и показала очень действенное упражнение. Что несколько нехарактерно, во время медитации она произносила очень религиозно окрашенные слова и говорила об энергии, которая приводит к рождению новой жизни. К концу медитации я вдруг почувствовал, что всякое напряжение исчезло, что голову ничто не сдавливает. Я отчетливо видел свои мысли: они чрезвычайно замедлились, и я наблюдал за ними без особого интереса, будто они принадлежали кому-то еще. Я шел домой, голова была легкой, и я с интересом изучал свое состояние: очень медленные мысли, необычайно ясная голова, все вижу отчетливо, краски невероятно живые и яркие. Это состояние длилось ми-нут двадцать. Постепенно, от огней уличной рекламы, шума машин и атмосферы всеобщей суеты, ко мне вернулся обычный ход мыслей, а вместе с ним и напряжение в голове. Разница была разительной.
Мадам де Зальцманн с интересом выслушала мой рассказ, уточняла подробности. Потом сказала: «Это совершенно нормально. Стоило приехать в Париж уже ради того, чтобы это испытать».
Казалось, она не торопится меня отпускать. Несколько человек за дверьми ждали встречи с ней. Я улавливал или воображал, что улавливаю, их негативные чувства по отношению ко мне и ощущал некое самодовольство. Но всякий раз, когда я порывался встать, она спрашивала меня еще о чем-нибудь. Казалось, что у нее море времени и что у нее нет дела более важного, нежели болтать со мной. Она задавала мне разные вопросы, например, занята ли в Работе моя жена, сколько у меня детей и так далее. Я уже начал торопиться, поскольку уже на десять минут опаздывал на занятия танцами.
Мадам де Зальцманн сообщила, что на следующий день едет в Лондон, о чем уже упоминала раньше, и пригласила меня поехать с ней. Наконец она сказала: «Позвоните мне, как только прибудете в Лондон. Тогда я буду знать, когда смогу с вами встретиться. Может быть, мы встретимся послезавтра за ланчем. Теперь отдыхайте. Вам нужен отдых».
* * *
Я понимаю, что не вижу весь ужас своего положения. Я нечасто понимаю, что ничего из себя не представляю. Я могу говорить о высоких материях, питать амбиции. У меня есть уйма идей, ассоциаций и привычек, и в различных обстоятельствах я – это различный набор этих компонентов. Я продолжаю мечтать о славе или воображать ужасы, я поглощен тем, что меня удовлетворило или обидело. Я говорю о жертве, могу распространяться о ее месте в религии или в жизни, но на самом деле особо ничем не жертвую. Я не хочу ни от чего отказываться, будто бы я на самом деле чем-то обладаю. Как верны строки Рене Домаля в заметках в конце его книги «Гора Аналог»:
Я мертв, потому что у меня нет устремления;
У меня нет устремления, потому что я думаю,
что обладаю;
Я думаю, что обладаю, потому что не пытаюсь дать.
Пытаясь дать, понимаешь, что у тебя ничего нет;
Поняв, что у тебя ничего нет, пытаешься отдать себя;
Пытаясь отдать себя, понимаешь, что ты ничто;
Поняв, что ты ничто, ты стремишься стать;
Стремясь стать, ты начинаешь жить
(Перевод Ю. Стефанова).
То, что я называю словом «я» или «моя жизнь» – это всего лишь крошечная пульсация в широком пространственно-временном энергетическом континууме. Это факт. В необъятной Вселенной существуют биллионы других пульсаций, от самых медленных до самых быстрых. По случайности моя жизнь как-то связана с некоторыми другими пульсациями. Как и другие, я исчезну и, может, появлюсь где-нибудь еще в другой форме. Я понятия не имею, есть ли во всем этом преемственность или цель.
Что я призван сделать в своей собственной жизни, в этой части пространства и времени? Как нужно слушать, чтобы услышать? Как откликнуться? Вне поисков ответа на эти вопросы моя жизнь не имеет смысла.
Однажды во время медитации, кажется, в Лондоне на мемориальной церемонии в честь мадам Ланс, которая много лет возглавляла Работу в Англии, мадам де Зальцманн произнесла очень интересные слова, которых я не слышал от нее раньше. Она сказала: «Если человек не подготовит других людей, чтобы те заняли его место и заполнили его уровень, то не возникнут необходимые вибрации, необходимая энергия, и человек не сможет продолжить свое дело в высших сферах. Самый лучший способ выразить нашу благодарность учителям – работать, чтобы им не пришлось возвращаться на более низкие уровни. Если они завершили свое дело на Земле, они свободны и могут продолжить свое дело на более высоких уровнях. Иначе им придется вернуться и снова работать здесь».
Меня глубоко поразили эти слова. Выходит, нужно поддерживать определенный уровень энергии и работы. Нельзя оставлять после себя пустоту, форму без содержания. Меня поработят низшие формы и уровни, если на мое место не придут другие люди. Вот поэтому не только ученикам нужен учитель, но и учителю нужны ученики. Иначе учитель не может освободиться от нынешнего уровня существования.
Париж и Лондон, май 1981