Разные состояния сознания. — Сон. — Состояние бодрствования. — Самосознание. — Объективное сознание. — Отсутствие самосознания. — В чём заключается первое условие для приобретения самосознания? — Высшие состояния сознания и высшие центры. — «Бодрственное состояние» обыкновенного человека. — Это не что иное, как сон. — Жизнь спящего человека. — Как можно пробудиться? — Что такое человек, когда он родился? — Что делают «воспитание» и пример окружающих? — Возможности человека. — Самоизучение. — «Умственные фотографии». — Разные люди в одном человеке. — «Я» и Успенский. — Кто активен и кто пассивен? — Человек и его маска. — Разделение самого себя как первая стадия работы над собой. — Фундаментальное качество человеческого бытия. — Почему человек не помнит себя? — «Отождествление». — «Мы считаемся с другими». — «Внимательность» и «мнительность». — Что такое «мнительность»? — Машина «считается с другими». — «Несправедливость». — Искренность и слабость. — «Буфера». — Совесть. — Мораль. — Существует ли общая для всех идея морали? — Существует ли христианская мораль? — Существуют ли общие для всех понятия добра и зла? — Никто не делает ничего ради зла. — Разные понятия добра и зла и результаты этих разных понятий. — На чем может быть основана постоянная идея добра и зла? — Идея истины и лжи. — Борьба с «буферами» и ложью. — Методы работы школы. — Подчинённость. — Понимание собственного ничтожества. — Личность и сущность. — Мёртвые люди. — Общие законы. — Вопрос о деньгах.
На одной из следующих встреч Гурджиев
возвратился к вопросу о сознании.
— Нельзя понять ни психической, ни
физической функции человека, — сказал он, — если не постичь того факта, что они
могут работать в разных состояниях.
«Всего существует четыре состояния сознания,
возможные для человека (слово «человек» он произнёс с ударением). Но
обыкновенный человек, т.е. человек номер один, номер два и номер три, живёт
только в двух самых низких состояниях, два более высоких ему недоступны; и
хотя у него могут появиться вспышки этих состояний, он не способен их понять
— и судит о них с точки зрения тех состояний, которые ему привычны.
«Два обычных, т.е. низших состояния сознания —
это, во-первых, сон, иными словами, пассивное состояние, в котором
человек проводит треть, а очень часто и половину своей жизни. Во-вторых,
состояние, в котором люди проводят остальную часть своей жизни, когда они
гуляют по улицам, пишут книги, разговаривают на возвышенные темы, принимают
участие в политической деятельности, убивают друг друга. Люди полагают это
состояние сознания активным, называют его «ясным сознанием», «бодрственным
состоянием сознания». Но кажется, что такой термин, как «ясное сознание» или
«бодрственное состояние сознания», придуман в шутку — особенно когда вы
поймёте, чем в действительности должно быть ясное сознание и что
представляет собой то состояние, в котором человек живёт и действует.
«Третье состояние сознания — это вспоминание
себя, или самосознание, или сознание своего бытия. Обычно считают, что мы
обладаем этим состоянием сознания или можем им обладать, если захотим. Наши
наука и философия просмотрели тот факт, что мы не обладаем им и не
можем создать его в себе исключительно силой желания или решения.
«Четвёртое состояние сознания называют объективным
состоянием сознания. В этом состоянии человек может видеть вещи такими, каковы
они суть. Проблески такого состояния также случаются у человека; в
религиях всех народов есть указания на его возможность, которую называют
«просветлением» и разными другими именами; но описать его словами нельзя.
Однако единственный правильный путь к объективному сознанию проходит через
развитие самосознания. Если искусственно привести обычного человека в
состояние объективного сознания и потом возвратить в состояние обычного
сознания, он ничего не вспомнит и подумает, что временно потерял сознание. Но
в состоянии самосознания у человека могут быть вспышки объективного сознания,
и он способен их запомнить.
«Четвёртое состояние сознания у человека
означает и совершенно иное состояние бытия; это результат внутреннего роста,
длительной и трудной работы над собой.
«Но третье состояние сознания составляет
естественное право человека, каков он есть в нынешнем состоянии; и если
человек не обладает им, то лишь из-за неправильных условий своей жизни. Без
преувеличения можно сказать, что в настоящее время третье состояние сознания
проявляется у человека только в виде редких вспышек, и его можно сделать
более или менее постоянным при помощи особой тренировки.
«Для большинства людей, даже образованных и
мыслящих, главное препятствие на пути приобретения самосознания заключается в
том, что они думают, что обладают им и всем, что с ним связано:
индивидуальностью (в смысле постоянного и неизменного Я, волей, способностью делать и т.д. Вряд ли человек почувствует какой-либо интерес, если вы скажете ему,
что благодаря долгой и трудной работе он приобретёт то, что, по его мнению, у
него уже есть. Наоборот, он подумает, что вы или сошли с ума, или хотите его
обмануть, преследуя личную выгоду.
«Два высших состояния сознания — «самосознание»
и «объективное сознание» — связаны с функционированием в человеке высших
центров.
«В добавление к тем центрам, о которых мы уже
говорили, у человека есть ещё два — «высший эмоциональный» и «высший
мыслительный». Эти центры находятся внутри нас; они вполне развиты и всё
время работают; однако их работа не достигает нашего обычного сознания.
Причина этого — в особых свойствах нашего так называемого «ясного сознания».
«Чтобы понять, в чём заключается разница между
этими состояниями сознания, вернёмся к первому из них, ко сну. Это — целиком
субъективное состояние сознания.
Человек погружен во сны, и совсем не важно,
помнит он их или нет. Даже если до него доходят какие-то реальные впечатления
(звуки, тепло, холод, ощущение собственного тела, голоса), они пробуждают в
нём только фантастические субъективные образы. Затем человек пробуждается. На
первый взгляд, он переходит в совершенно иное состояние сознания: может
двигаться, разговаривать с другими людьми, что-то заранее рассчитать, видеть
опасность и избегать её и т.п. С точки зрения рассудка, такой человек
оказывается в лучшем положении по сравнению с тем, когда он спит. Но если мы
глубже вникнем в суть дела, если присмотримся к его внутреннему миру, к
мыслям, к причинам действий, мы увидим, что он пребывает почти в том же
состоянии, что и во время сна. Более того, это состояние еще хуже, потому что
во сне он пассивен, т.е. не может ничего делать; а в бодрственном состоянии
он всё время может что-то делать, и результаты его действий отразятся на нём
самом и на окружающих. И всё же он не помнит себя. Это машина; с ним
всё случается. Он не в состоянии остановить поток своих мыслей, не
может контролировать своё воображение, эмоции, внимание. Он живёт в
субъективном мире «люблю — не люблю», «нравится — не нравится», «хочу — не
хочу», т.е. он думает о чём-то, что оно ему нравится, а о другом — что оно
ему не нравится; он считает, что желает чего-то, а другого — не желает. Он не
видит реального мира. Реальный мир скрыт от него стеной его собственного
воображения. Он живёт во сне, он спит. То, что он называет «ясным
сознанием», есть сон — и сон гораздо более опасный, чем ночной, когда он спит
в постели.
«Возьмём какое-нибудь событие в жизни человека,
например, войну. Вот сейчас идёт война. Что это означает? Это означает, что
несколько миллионов спящих людей пытаются уничтожить несколько миллионов
других спящих людей. Конечно, если бы они находились в состоянии бодрствования,
они этого не сделали бы. Всё, что обычно имеет место, совершается вследствие
этого сна.
«Оба состояния сознания, сон и бодрствование,
одинаково субъективны. Только начиная вспоминать себя, человек
по-настоящему пробуждается. И тогда вся окружающая жизнь раскрывается ему в
ином аспекте, приобретает иное значение. Он видит, что это жизнь спящих, жизнь во сне. Всё, что люди говорят, всё, что они делают, — они говорят и
делают во сне. И всё это лишено какой-либо ценности. Только пробуждение и то,
что ведёт к пробуждению, имеет действительную ценность.
«Меня много раз спрашивали, можно ли остановить
войны. Конечно, можно. Для этого необходимо всего-навсего одно: чтобы люди
пробудились. Это кажется мелочью. Однако такая вещь — самая трудная из всех
возможных, потому что сон вызывается и поддерживается всей окружающей жизнью,
всеми окружающими условиями.
«Как же пробудиться? Как спастись от сна? Эти
вопросы важнее всего; они самые жизненные из тех, которые когда-либо
возникают у человека. Но прежде всего необходимо убедиться в самом факте сна,
а убедиться в нём можно только тогда, когда мы пытаемся пробудиться. Когда
человек понимает, что он не помнит себя, когда он понимает, что помнить себя
означает в какой-то степени пробудиться, когда на основании собственного
опыта он видит, как трудно вспоминать себя, тогда он поймёт, что не сумеет
пробудиться, просто пытаясь это сделать. Можно выразиться более точно:
человек не в состоянии пробудиться самостоятельно. Но если, скажем,
двадцать человек заключают соглашение, что тот из них, кто проснется первым,
начнёт будить остальных, у них появляются некоторые шансы. Но и этого
недостаточно, потому что все двадцать могут заснуть одновременно, и им будет
сниться, что они не спят. Поэтому нужно ещё большее: искать человека, который
не спит и не заснёт так легко, как они, или засыпает сознательно, когда можно
спать, когда это не причинит вреда ни ему, ни другим. Они должны искать
такого человека, найти и нанять его, чтобы он их будил, не позволял
снова заснуть. Необходимо понять, что пробудиться без этого невозможно.
«Можно размышлять в течение тысячи лет; можно
написать целые библиотеки книг, создать миллион теорий — но всё это будет во
сне, без всякой возможности пробуждения. Напротив, эти книги и теории,
написанные и созданные во сне, будут только погружать других в сон.
«В идее сна нет ничего нового. Почти с самого
сотворения мира людям твердят, что они погружены в сон, что они должны
пробудиться. Например, сколько раз об этом говорится в Евангелии! «Пробудись!
бодрствуй! не спи!» — ученики Христа спали даже тогда, когда он последний раз
молился в Гефсиманском саду. Всё это там есть. Но понимают ли это люди? Они
принимают все такие места за особый оборот речи, за особое выражение,
метафору и совершенно не могут усвоить, что здесь необходимо буквальное
понимание. И опять-таки легко сообразить почему. Чтобы хоть немного понять
сказанное в буквальном смысле, необходимо уже немного пробудиться или, по
крайней мере, стараться пробудиться. Говорю вам серьёзно, что меня несколько
раз спрашивали, почему в Евангелиях ничего не говорится о сне — и это
несмотря на то, что там упоминается о нем почти на каждой странице. Это
просто показывает, что люди даже Евангелие читают во сне. Пока человек
пребывает в глубоком сне, пока он погружен в сновидения, он не в состоянии
подумать о том, что он спит. Если бы он подумал о том, что он спит, он
пробудился бы. А так всё идёт по-старому. И люди не имеют ни малейшего
представления о том, что они из-за этого сна теряют. Как я уже сказал,
пребывая таким, каким его создала природа, каким он устроен, человек может
быть самосознающим существом. Таким он создан, таким рожден. Но он рожден
среди спящих; и, находясь среди них, он, разумеется, засыпает как раз в тот
момент, когда должен был бы начать сознавать себя! Всё способствует этому:
подражание ребёнка взрослым, намеренные и ненамеренные внушения, то, что
называется «воспитанием»… Любую попытку ребёнка пробудиться немедленно
пресекают — это неизбежно. А для того чтобы пробудиться позднее, когда
накопились тысячи привычек, вызывающих сон, требуются колоссальные усилия;
необходима также и посторонняя помощь, а это случается очень редко. В
большинстве случаев человек ещё ребёнком утрачивает возможность пробудиться;
он проводит всю жизнь во сне и во сне умирает. Далее, многие люди умирают
задолго до своей физической смерти. Но о таких случаях мы поговорим позднее.
«Теперь обратим внимание на то, что я сказал
вам раньше. Вполне развитой человек, которого я называю «человеком в полном
смысле слова», обладает четырьмя состояниями сознания. Средний человек, т.е.
человек номер один, номер два и номер три, живёт только в двух состояниях
сознания. Он знает или, по крайней мере, должен знать о существовании
четвёртого состояния сознания. Все эти «мистические состояния» и тому
подобное относятся к неправильным определениям; но в тех случаях, когда они
не обман или имитация, это проблески так называемого объективного состояния
сознания.
«Однако человек не знает о третьем состоянии
сознания и даже не подозревает о нём. Он и не может о нём подозревать, потому
что если бы вы объяснили ему, что такое третье состояние сознания, т. е. из
чего оно слагается, он сказал бы, что это его обычное состояние. Он полагает
себя сознательным существом, управляющим собственной жизнью. Факты, которые
этому противоречат, он считает случайными или временными, надеется, что они
переменятся сами по себе. Полагая, что он уже как бы от природы обладает
самосознанием, человек, конечно, не станет и пытаться приблизиться к нему или
получить его. И всё-таки без самосознания, без третьего состояния сознания,
четвёртое состояние — за исключением редких проблесков — невозможно. А ведь
знание, подлинное объективное знание, к которому человек, как он сам
уверяет, стремится, возможно только в четвёртом состоянии сознания, т. е.
обусловлено полным им обладанием. Знание, приобретённое в обычном состоянии
сознания, смешано со снами. Вот вам полная картина бытия человека номер один,
два и три!»
Следующую беседу Гурджиев начал так:
«Возможности человека очень велики. Вы не
можете даже отдаленно представить себе, чего способен достичь человек. Однако
во сне ничего достичь нельзя. В сознании спящего его иллюзии, его «мечты»
смешаны с реальным. Он живёт в субъективном мире и не способен покинуть его
пределы. Именно в этом заключается причина, почему он не способен
воспользоваться всеми силами, которыми владеет, почему всегда живёт только в
малой частице самого себя.
«Ранее было сказано, что самоизучение и
самонаблюдение при их правильном проведении позволяют человеку понять, что в
обычном состоянии в его машине и его функциях имеются какие-то неполадки.
Человек понимает, что он живёт и работает лишь в малой частице самого себя
как раз по этой причине; и вот поэтому подавляющее большинство его
возможностей остаётся нереализованным, а огромное количество сил —
неиспользованным. Человек чувствует, что не получает от жизни всего, что она
может ему дать, что это не удаётся ему из-за определённых функциональных
дефектов его воспринимающего аппарата. Идея самоизучения приобретает в его
глазах новое значение. Он сознаёт, что, может быть, и не стоит изучать себя
таким, каков он есть сейчас; он видит каждую функцию такой, какой она
является ныне и какой должна или могла была быть.
«Самонаблюдение приводит человека к пониманию
необходимости изменить себя. Наблюдая себя, человек замечает, что
самонаблюдение само по себе производит некоторые изменения в его внутренних
процессах. Он начинает понимать, что самонаблюдение — это орудие изменения
себя, средство пробуждения. Наблюдая себя, он как бы бросает луч света на
свои внутренние процессы, которые до сих пор совершались в полной темноте, и
под влиянием этого света процессы начинают меняться. Существует множество
химических процессов, которые протекают лишь при отсутствии света. Точно так же
протекают в темноте многие психические процессы. Даже слабого луча сознания
достаточно, чтобы полностью изменить характер какого-то процесса, а многие из
них прервать. Наши внутренние психические процессы, наша духовная алхимия
имеет много общего с химическими процессами, характер которых может
измениться под воздействием света, — и эти психические процессы подвержены
аналогичным законам».
«Когда человек приходит к пониманию
необходимости не только самоизучения и самонаблюдения, но и работы над собой,
нацеленной на изменение себя, характер его самонаблюдения также должен
измениться. До сих пор он наблюдал детали работы центров, стараясь лишь
регистрировать то или другое явление, быть беспристрастным свидетелем. Он
изучал работу машины. Теперь он должен увидеть себя, иначе говоря, увидеть не
отдельные детали, не работу колесиков и рычагов, а всё вместе как целое, —
увидеть всего себя таким, каким его видят другие люди.
«Для этого человеку надо научиться делать, так
сказать, умственные «моментальные фотографии» самого себя в разные мгновения
своей жизни, в разных эмоциональных состояниях, причём это должны быть
фотографии не деталей, а целого, каким он его видит. Иными словами, они
должны содержать сразу всё, что человек в данный момент может увидеть в себе:
эмоции, настроение, мысли, ощущения, позу, движения, интонации голоса,
выражение лица и тому подобное. Если ему удастся улавливать интересные
моменты для таких «фотографий», довольно скоро он соберет целый альбом своих
портретов; собранные вместе, они ясно покажут ему, что он собой представляет.
Но нелегко научиться такому фотографированию в самые интересные моменты,
улавливать характерные позы, выражения лица, эмоции и мысли. Если фотографии
удаются и их набралось достаточное количество, человек обнаружит, что его
обычное представление о себе, с которым он жил из года в год, очень далеко от
реальности.
«Вместо человека, каким он представлял себя, он
увидит совершенно другого. И этот «другой» — он сам, и в то же время не он.
Это он, каким его знают другие люди, каким он воображает себя и каким
является в своих действиях, словах и так далее; но не совсем такой, каков он
есть на самом деле. Ибо человек понимает, что в этом другом человеке,
которого знают все и знает он сам, много нереального, надуманного, искусственного.
Вы должны научиться отделять реальное от придуманного. Чтобы начать
самонаблюдение и самоизучение, необходимо разделить себя. Человек должен
понять, что в действительности он состоит из двух людей.
«Один человек — это тот, кого он называет «я»,
а другие называют «Успенским», «Захаровым» или «Петровым». Другой человек —
это подлинный «он», действительное «я», которое появляется в
его жизни на очень короткое время, на мгновения, и может стать устойчивым и
постоянным только после долгого периода работы.
«Пока человек принимает себя за одну
личность, он не сдвинется с места. Его работа над собой начнется с
момента, когда он ощутит в себе двух человек. Один из них пассивен, и
самое большее из того, что он может делать, — это регистрировать или
наблюдать происходящее с ним. Другой, который активен и говорит о себе в
первом лице, — это, в действительности, только «Успенский», «Петров» или
«Захаров».
«Вот первое, что необходимо глубоко понять
человеку. Начав правильно думать, он вскоре увидит, что пребывает во власти
своего «Успенского», «Петрова» или «Захарова». Неважно, что он планирует, что
намерен сделать или сказать, — не «он», не его «я» будет выполнять это,
делать или говорить, а его «Успенский», «Петров» или «Захаров»; и уж конечно,
они сделают или скажут это не так, как сделало или сказало бы «я», а
по-своему, со своими собственными оттенками значений, которые зачастую
совершенно изменяют то, что хотело сделать «я».
«С этой точки зрения существует определённая
опасность, возникающая с первого момента самонаблюдения. Начинает
самонаблюдение «я»; но его немедленно подхватывает и продолжает «Успенский»,
«Захаров» или «Петров». А «Успенский», «Захаров» или «Петров» с первых же
шагов вносят в это самонаблюдение небольшое изменение, которое кажется
незначительным, однако же коренным образом меняет всё дело.
«Вообразим, например, что человек по имени
Иванов услышал описание этого метода самонаблюдения. Ему сказано, что человек
должен разделить себя: с одной стороны «он» или «я», с другой — «Успенский»,
«Петров» или «Захаров». И он разделяет себя буквально так, как слышит. «Это
я, — говорит он, — а вот это «Успенский», «Петров» или «Захаров». Он никогда
не скажет об «Иванове» т.е. не назовет своего имени. Это покажется ему
неприятным, и он обязательно воспользуется чьей-то чужой фамилией или чужим
именем. Кроме того, он относит «я» к тому, что ему в себе нравится, или к
тому, что он, по крайней мере, считает проявлением силы, тогда как
«Успенским», «Петровым» или «Захаровым» он называет то, что ему не нравится,
что кажется слабостью. На этом основании он начинает разными способами
рассуждать о себе — и с самого начала, конечно, рассуждает неправильно, ибо
обманул себя в начале, в самом важном пункте, взяв не своё реальное «я», не
«Иванова», а воображаемых «Успенского», «Петрова» или «Захарова».
«Трудно даже вообразить, как человеку не
нравится употреблять свою собственную фамилию, говоря о себе в третьем лице.
Он всеми способами стремится избежать этого: называет себя другим именем, как
в только что упомянутом случае, изобретает себе искусственное имя, которым
его никто не называл и не назовет; или же говорит о себе просто «он» и т.д. В
этой связи не составляют исключения и те люди, которые в своих умственных
разговорах называют себя своими фамилиями, именами или уменьшительными
именами. Когда это становится заметным для самонаблюдения, они предпочитают
называть себя «Успенским» или говорить: «Успенский во мне» — как будто бы в
них может находиться какой-то «Успенский». Этого «Успенского» вполне
достаточно для самого Успенского.
«Но когда человек понимает свою беспомощность
перед лицом «Успенского», его отношение к себе и к «Успенскому» в нём
перестаёт быть безразличным или равнодушным.
«Самонаблюдение становится наблюдением за
«Успенским». Человек понимает, что он — это не «Успенский», что «Успенский» —
всего лишь маска, которую он носит, роль, которую он бессознательно играет и,
к несчастью, не в силах перестать играть; роль, которая управляет им и
заставляет делать и говорить тысячи глупостей, тысячи вещей, которые сам он
никогда бы не сказал и не сделал.
«Если он искренен с самим собой, он чувствует,
что находится во власти «Успенского», и в то же время чувствует, что он — это
не «Успенский».
«Он начинает бояться «Успенского», воспринимать
его своим «врагом». Ведь что бы он ни захотел сделать, всё перехватывает и
изменяет «Успенский». «Успенский» — его «враг», ибо желания, вкусы, симпатии,
антипатии, мысли и мнения «Успенского» или противоположны его собственным
мнениям, взглядам, чувствам и настроениям, или не имеют с ними ничего общего.
И в то же время «Успенский» — это его господин, а он оказывается рабом
«Успенского». У него нет собственной воли. Он не имеет возможности выразить
свои желания, так как всё, что он хотел бы сделать или сказать, будет сделано
за него «Успенским».
«На этом уровне самонаблюдения человеку
необходимо понять, что его цель заключается в освобождении от «Успенского». И
поскольку он не может освободиться от «Успенского», ибо «Успенский» — это он
и есть, постольку он должен подчинить себе «Успенского» и заставить его
делать не то, что хочется в данный момент «Успенскому», а то, что хочет
делать он сам. Из господина «Успенский» должен стать слугой.
«Первая часть работы над собой заключается в
том, чтобы отделить себя от «Успенского», отделиться от него на самом деле,
держаться от него в стороне. Но следует помнить о том, что всё внимание
должно быть направлено на «Успенского», потому что человек не в состоянии
объяснить, что же такое в действительности представляет собой он сам. Однако
он может объяснить себе, что такое «Успенский» — и с этого ему следует
начать, памятуя в то же время, что он — не «Успенский».
«Опаснее всего в данном случае полагаться на
собственное суждение. Если человеку повезёт, рядом с ним может оказаться
кто-то другой, кто сумеет сказать ему, где находится он и где «Успенский». Но
для этого он должен доверять этому человеку, потому что он, несомненно,
станет думать, что разбирается во всём сам и знает, где он, а где
«Успенский». И не только по отношению к себе, но и по отношению к другим он
будет думать, что знает и видит их «Успенских». Конечно, всё это самообман.
На этой стадии человек не может ничего видеть ни в себе, ни в других. И чем
больше он убеждён, что видит что-то, тем больше он заблуждается. Но если он
способен хотя бы в малой степени быть откровенным с собой, если он на самом
деле желает знать истину, тогда он может найти точное и безошибочное
основание для того, чтобы правильно судить о себе, а затем и о других людях.
Однако всё дело упирается в то, чтобы стать искренним с собой, а это никоим
образом не легко. Люди не понимают, что искренности необходимо учиться. Они
воображают, что искренность или неискренность зависит от их желания или
решения. Но как человек может быть искренним с самим собой, если он вполне искренне не видит в себе того, что должен видеть? Кому-то нужно показать всё это
человеку; а отношение последнего к показывающему ему истину должно быть
правильным, таким, что поможет увидеть показываемое, не помешает его увидеть,
как это нередко бывает, когда мы думаем, что уже всё знаем.
«Это очень серьёзный момент в работе. Тот, кто
в подобное мгновенье потеряет направление, впоследствии никогда его не
найдёт. Нужно помнить, что человек, каков он есть, не располагает средствами
отличить «я» от «Успенского» внутри себя. Даже пытаясь это сделать, он будет
лгать самому себе и сочинять всякий вздор; он никогда не увидит себя в
истинном свете. Следует уяснить себе, что без помощи извне человек никогда не
сумеет увидеть себя.
«Чтобы узнать, почему это так, вы должны
припомнить многое из того, что было сказано раньше. Как говорилось выше,
самонаблюдение приводит человека к пониманию того, что он не помнит себя.
Неспособность человека вспомнить себя — одна из главных характерных черт его
бытия и причина всех прочих его недостатков. Неспособность вспомнить себя
проявляется во многом. Человек не помнит о своих решениях, не помнит те
обещания, которые давал самому себе, не помнит того, что говорил или
чувствовал месяц, неделю, день или даже час назад. Он начинает какую-нибудь
работу, а немного спустя уже не помнит, зачем её начал. В особенности часто
это происходит в связи с работой над собой. Человек в состоянии вспомнить
обещание, данное кому-то другому, только с помощью искусственных ассоциаций,
которые в нём воспитаны, а они, в свою очередь, связаны с искусственно
созданными понятиями «чести», «честности», «долга» и т.д. Вообще же говоря,
можно утверждать, что если человек вспоминает одну вещь, он забывает десять
других, помнить которые для него гораздо важнее.
И особенно легко человек забывает то, что
относится к нему, все «умственные фотографии» самого себя, которые он,
возможно, сделал раньше.
«А это лишает взгляды и мнения человека
устойчивости и точности. Человек не помнит того, что он думал и говорил; и он
не помнит того, как он думал и как говорил.
«Это, в свою очередь, связано с одной из
особенностей отношения человека к себе и ко всему окружающему, а именно: он
постоянно «отождествляется» с тем, что в данный момент привлекает его
внимание, его мысли, желания, воображение.
«Отождествление» — настолько общее качество,
что при наблюдении его трудно отделить от всего остального. Человек постоянно
пребывает в состоянии «отождествления», только объект отождествления
меняется.
«Человек отождествляет себя с какой-нибудь возникшей
перед ним мелкой проблемой и совершенно забывает те большие цели, ради
которых он начал работу. Он отождествляет себя с какой-то одной мыслью и
забывает все другие мысли; с каким-то одним чувством, с каким-то одним
настроением — и забывает более широкие мысли, эмоции и настроения. Работая
над собой, люди так сильно отождествляют себя с отдельными целями, что за
деревьями не видят леса. Два-три ближайших дерева составляют для них целый
лес.
«Отождествление» — один из самых опасных
врагов, потому что оно проникает повсюду и обманывает человека в тот самый
момент, когда ему кажется, что он борется с ним. Преодолеть отождествление
очень трудно, так как человек с большой лёгкостью отождествляется с тем, что
его больше всего интересует, чему он отдаёт своё время, труд, внимание. Чтобы
освободиться от отождествления, человек должен быть постоянно на страже и
безжалостным к себе, т.е. не бояться увидеть все тонкие и скрытые формы,
которые принимает отождествление.
«Необходимо видеть в себе отождествление и изучить
его до самых корней. Трудности борьбы с отождествлением усугубляются тем
фактом, что, распознав его в себе, люди считают его положительной чертой и
называют «энтузиазмом», «рвением», «страстью», «непосредственностью»,
«вдохновением» и тому подобное, полагая, что только в состоянии
отождествления человек способен проделать по-настоящему хорошую работу в той
или иной области. В действительности же это, конечно, иллюзия. Человек не
может сделать ничего, требующего от него внимания и чуткости, когда он находится
в состоянии отождествления. Если бы люди поняли, что значит состояние
отождествления, они изменили бы своё мнение о нём. Человек превращается в
вещь, в кусок плоти, теряет даже то малое сходство с человеческим созданием,
которым он обладает. На Востоке, где люди курят гашиш и другие наркотики,
часто бывает, что человек настолько отождествляется со своей трубкой, что
самого себя принимает за трубку. Это не шутка, это факт. Такой человек и
впрямь становится трубкой. Это и есть отождествление. Посмотрите на людей в
магазинах, театрах, ресторанах; посмотрите, как они отождествляют себя со
словами, когда о чём-то спорят или что-то доказывают, особенно то, чего сами
не знают. Они превращаются в жадность, в желание, в слова, от них
самих ничего не остаётся.
«Отождествление становится главной помехой
вспоминания себя. Человек, отождествляя себя с чем-то, не способен вспоминать
себя. Для того чтобы вспоминать себя, необходимо не быть отождествленным. Но
чтобы научиться не отождествлять себя, человек прежде всего должен не
отождествлять себя с самим собой, не называть себя «я» всегда и во всех
случаях. Он должен помнить, что в нём существуют двое — он сам, т. е.
Я, и кто-то другой, с которым ему нужно бороться и которого надо
победить, если он желает чего-то добиться. Пока человек отождествлен или
может быть отождествлен, он — раб любой случайности. Свобода — это прежде
всего свобода от отождествления.
«Кроме общих форм отождествления, следует
обратить внимание на одну частную его разновидность, а именно, на отождествление
с людьми, которое принимает особую форму: человек начинает «считаться» с
другими. Есть несколько видов этого состояния.
«Чаще всего человек отождествляет себя в других
людях с тем, что они о нём думают, с тем, как они к нему относятся, как с ним
обращаются. Он всегда думает, что люди недооценивают его, недостаточно
вежливы с ним и внимательны. Всё это мучит его, вызывает раздумья и
подозрения, на которые он растрачивает огромное количество энергии; в нём
развивается недоверчивое и враждебное отношение к людям. Как такой-то
взглянул на него, что такой-то думал о нём или сказав — всё это приобретает
для него огромное значение.
«Он «считается» не только с отдельными лицами,
но и с обществом, с исторически сложившимися условиями. Всё, что не нравится
такому человеку, кажется ему несправедливым, незаконным, неверным,
нелогичным. И отправной пункт для его суждения всегда тот, что эти вещи можно
и нужно изменить. «Несправедливость» — одно из слов, за которыми очень часто
прячется мнительность. Когда человек убедил себя, что он негодует по поводу
какой-то несправедливости, тогда прекращение мнительности будет для него
«примирением с несправедливостью».
«Есть люди, способные «считаться» не только с
несправедливостью или неумением других в должной мере оценить их, но и
готовые, например, возмутиться из-за погоды. Смешно, но факт. Люди могут
выражать негодование по поводу климата, жары, холода, снега, дождя,
раздражаться из-за погоды, возмущаться, сердиться на неё. Человек способен
принимать всё со столь личной точки зрения, будто весь мир специально устроен
для того, чтобы доставлять ему удовольствие или, наоборот, неудобства и
неприятности.
«Всё это и многое другое представляет собой
одну из форм отождествления. Такое суждение целиком основано на «требованиях».
Человек внутренне «требует», чтобы все видели, какая он замечательная
личность, чтобы все постоянно выражали своё уважение, почтение и восхищение
им, его умом, красотой, сообразительностью, остроумием, присутствием духа,
оригинальностью и тому подобное. Эти требования, в свою очередь, основываются
на совершенно фантастическом представлении о себе, как это нередко бывает у
людей с весьма скромной наружностью.
Например, писатели, актёры, музыканты,
художники и политические деятели — почти все без исключения больные люди. От
чего же они страдают? Прежде всего от необыкновенно высокого мнения о себе,
затем от своих претензий, от мнительности, т.е. от того, что они заранее
готовы чувствовать себя оскорбленными недостатком понимания и недооценкой.
«Есть ещё одна форма мнительности, которая
лишает человека значительной энергии и которая проявляется в том, что человек
полагает, что он недостаточно внимателен к кому-то другому, что это
другое лицо оскорблено его недостаточным вниманием. И сам он начинает думать,
что не заботится как следует о другом человеке, не обращает на него должного
внимания, не уступает ему. Всё это самая обычная слабость. Люди боятся друг
друга; но это может завести чересчур далеко. Я встречал много подобных
случаев. В конце концов человек может утратить равновесие, если оно вообще у
него имелось, и начать совершать самые бессмысленные действия. Он сердится на
себя, чувствует себя глупцом, но не может остановиться, хотя в этих случаях
всё дело как раз в том, чтобы «не обращать внимания».
«То же самое, только, возможно, ещё хуже,
происходит тогда, когда человек считает, что он «обязан» сделать нечто, тогда
как фактически делать ему этого не нужно. «Должен» и «не должен» — довольно
трудный предмет: нелегко понять, когда человек действительно «должен», а
когда «не должен». К этому можно подойти только с точки зрения «цели». Когда
у человека есть цель, он «должен» делать только то, что ведёт к цели, и «не
должен» делать ничего, что препятствует движению к ней.
«Как я уже сказал, люди часто думают, что если
они станут бороться с мнительностью в себе. это сделает их «неискренними», и
это их страшит, ибо они полагают, что в этом случае что-то потеряют, утратят
часть самих себя. В данном случае происходит то же, что в случае борьбы с
внешним выражением неприятных эмоций. Единственная разница в том, что в
данном случае человек борется с внутренним выражением, возможно, тех же самых
эмоций, которые ранее проявлялись вовне.
«Боязнь утратить искренность — это, конечно,
самообман, одна из тех формул лжи, на которых основаны человеческие слабости.
Человек не может не отождествлять себя, не может не быть мнительным; он не в
состоянии не выражать своих неприятных эмоций просто потому, что он слаб.
Отождествление, мнительность, выражение неприятных эмоций — всё это признаки
его слабости, бессилия, неумения контролировать себя. Но, не желая признаться
себе в своей слабости, он называет её «искренностью» или «честностью» и
убеждает себя, что не желает бороться со своей искренностью, тогда как в
действительности он не способен бороться со своими слабостями.
«На самом же деле искренность и честность —
нечто совершенно иное. То, что человек в этом случае называет искренностью,
является всего-навсего нежеланием держать себя в руках. И глубоко внутри
человек сознаёт это; но продолжает лгать себе, утверждая, что не хочет
утратить искренность».
«До сих пор я говорил о мнительности. Можно
привести ещё много других её примеров, но вы должны сделать это сами,
обнаружив эти примеры в своих наблюдениях за собой и за другими.
«Противоположностью мнительности и частичным
средством борьбы с нею является внимательность, умение считаться с людьми.
Умение считаться с людьми связано с совершенно иным отношением к людям,
нежели мнительность. Это приспособляемость к людям, к их пониманию, к их
требованиям. Считаясь с людьми, человек облегчает свою собственную жизнь и
жизнь других людей. Умение считаться с людьми требует знания людей, понимания
их вкусов, привычек и предрассудков. Вместе с тем, умение считаться с людьми
требует значительной власти, контроля над собой. Очень часто человеку хочется искренне выразить или как-то показать другому, что он думает о нём,
какие питает к нему чувства. И если человек слаб, он, конечно, уступит своему
желанию, а потом станет оправдываться, утверждая, что не хотел лгать, не
хотел притворяться, желал быть искренним. В конце концов он убедит себя, что
во всём был виноват другой человек, что сам он хотел быть с ним вежливым,
даже уступить ему, не ссориться с ним и т.д., а другой человек не
захотел с ним считаться, так что ничего не удалось сделать. Очень часто люди
начинают с благословений, а кончают проклятиями, начинают с решения не быть
мнительными, а потом бранят других за то, что те не считаются с ними. Вот
пример того, как стремление считаться с людьми переходит во мнительность. Но
если человек по-настоящему помнит себя, он поймёт, что другой человек — это
такая же машина, как и он сам. И тогда он войдёт в его положение, поставит себя на его место, сможет по-настоящему понять и почувствовать то,
что думает и чувствует другой. Если он сделает это, работа станет для него
легче. Если же он подходит к человеку с собственными требованиями, из этого
не получится ничего, кроме новых проявлений мнительности.
«Правильное отношение к людям очень важно в
работе. Часто бывает, что люди, понимая необходимость считаться с другими в
повседневной жизни, не понимают этой необходимости в работе; они полагают,
что их занятие работой уже даёт им право не считаться с другими; а на самом
деле, для работы, т.е. для успешной работы, умение считаться с людьми и
внимательность необходимы намного больше, чем в повседневной жизни. Дело в
том, что только внимательность со стороны человека показывает его
оценку работы и её понимание; а успех в работе пропорционален умению ценить и
понимать её. Помните, что нельзя начинать работу и продолжать её на уровне
ниже уровня обывателя, т.е. ниже уровня обыденной жизни. Это очень
важный принцип, который по той или иной причине легко забывается. Но об этом
мы поговорим впоследствии отдельно».
Одну из следующих бесед Гурджиев начал с
упоминания о том, что мы забываем о трудностях своего положения.
— Нередко вы мыслите очень наивно, — сказал он.
— Вы думаете, что уже можете что-то делать. Избавиться от этого
убеждения труднее всего. Вы не понимаете всей сложности своей организации, не
постигаете, что всякое усилие в направлении к желаемым результатам, даже если
оно и даёт их, приносит тысячи неожиданных результатов; и забываете главное,
— что с самого начала работаете вовсе не с прекрасной, чистой и новой
машиной. За вами стоят долгие годы неправильной и безрассудной жизни,
потворства всевозможным слабостям, безразличия к собственным ошибкам,
стремления закрыть глаза на неприятные истины, постоянной лжи самим себе,
самооправдания, порицания других и так далее и тому подобное. Всё это не
может не подействовать на машину. Машина стала грязной, местами заржавела;
кое-где в ней появились искусственные приспособления, необходимые из-за её
неправильной работы.
«И эти искусственные приспособления будут
теперь сильно мешать вашим благим намерениям.
«Они называются «буферами».
«Термин «буфер» требует специального
объяснения. Известно, что такое буфер на железнодорожных вагонах: это особое
устройство, которое ослабляет толчки, когда вагоны или платформы ударяются
друг о друга. Если бы не было буферов, толчок одного вагона был бы очень
неприятен и опасен для другого. Буфера смягчают последствия этих толчков,
делают их незаметными и неощутимыми.
«Точно такие же приспособления есть и в
человеке. Они создаются не природой, а самим человеком, хотя и ненамеренно.
Причина их появления — наличие внутри человека многих противоречий — в
мнениях, чувствах, симпатиях, словах и поступках. Если бы в течение своей
жизни человеку приходилось ощущать все свои внутренние противоречия, он не
мог бы жить и действовать так спокойно, как сейчас. У него возникали бы
постоянные трения, он ощущал бы постоянное беспокойство. Мы не в состоянии
видеть, как противоречивы и враждебны друг другу различные «я» нашей
личности. Если бы человек почувствовал все эти противоречия и осознал бы, что
он такое на самом деле, он почувствовал бы, что сходит с ума. Не всякому
приятно воспринимать себя безумным. К тому же мысль об этом лишает человека
веры в себя, ослабляет его энергию, лишает «самоуважения».
Так или иначе, он должен овладеть своими
мыслями или изгнать их. Ему необходимо или уничтожить противоречия, или
перестать видеть и чувствовать их. Уничтожить противоречия человек не в
силах. Но если в нём созданы «буфера», он перестаёт чувствовать эти противоречия
и не ощущает ударов от столкновений противоречивых взглядов, противоречивых
эмоций, противоречивых слов.
«Буфера» создаются медленно и постепенно.
Многие «буфера» возникают искусственно, благодаря «воспитанию»; другие — под
гипнотическим воздействием окружающей жизни. Человек окружен людьми, которые
живут, думают и чувствуют посредством «буферов». Подражая им, их мнениям,
действиям и словам, человек невольно создаёт в себе сходные «буфера», которые
делают его жизнь более лёгкой; без них жить было бы очень трудно. Но «буфера»
удерживают человека от возможности внутреннего развития, ибо созданы как раз
для того, чтобы уменьшать толчки; но ведь именно толчки способны вывести
человека из того состояния, в котором он пребывает, пробудить его. А «буфера»
убаюкивают человека, погружают в сон, навевают приятные и мирные ощущения
того, что всё будет хорошо, что никаких противоречий нет, что он может мирно
спать. «Буфера» — это такие приспособления, при помощи которых человек
всегда может оставаться правым. «Буфера» помогают человеку не замечать
своей совести.
«Термин «совесть» — опять-таки нуждается в
объяснении.
«В обыденной жизни понятие «совесть»
воспринимается слишком упрощённо; считается, что мы обладаем совестью. На
самом деле, «совесть» в сфере эмоций равнозначна сознанию в сфере интеллекта.
И точно так же, как мы лишены сознания, у нас нет и совести.
«Сознание — это состояние, в котором человек сразу
знает всё, что он знает вообще; состояние, в котором он способен видеть,
как мало он в действительности знает, как много противоречий в том, что он
знает.
«Совесть» — это состояние, в котором человек сразу
чувствует всё, что он обычно чувствует или может почувствовать. И
поскольку у каждого человека имеются тысячи противоречивых и разнообразных
чувств — от глубоко скрытого понимания собственного ничтожества и
всевозможных страхов до глупейших самообманов, самодовольства,
самоуверенности и самовосхваления — ощущать всё это вместе не только
болезненно, но и буквально невыносимо.
«Если бы человек, внутренний мир которого
целиком составлен из противоречий, внезапно ощутил бы все эти противоречия
одновременно, если бы он внезапно почувствовал, что любит всё, что ненавидит,
и ненавидит всё, что любит; что он лжёт, когда говорит правду, и говорит
правду, когда лжёт; если бы он мог ощутить весь стыд и ужас своего
существования, это бы и было тем состоянием, которое называют «совестью».
Человек не может жить в этом состоянии; он вынужден или уничтожить
противоречия, или разрушить совесть. Но разрушить совесть он не может, зато
может усыпить её, отделить непреодолимыми преградами одно самоощущение от
другого и не видеть их вместе, не чувствовать их несовместимости, не замечать
абсурдности их сосуществования.
«Но, к счастью для человека, вернее, для его
спокойствия и сна, состояние совести бывает очень редко. С раннего детства в
нём начинают расти и укрепляться «буфера», лишая его возможности увидеть свои
внутренние противоречия; поэтому внезапное пробуждение ему не угрожает.
Пробуждение возможно только у тех, кто ищет и желает его, у тех, кто готов
ради его достижения бороться с собой, работать над собой долго и упорно, с
большой настойчивостью. Для этого необходимо разрушить «буфера», т.е. пойти
навстречу внутренним страданиям, связанным с ощущением противоречий. Кроме
того, разрушение «буферов» само по себе требует очень долгой работы, и
человек должен согласиться на такую работу, понимая, что её результатами
будут всевозможные неудобства и страдания от пробуждения совести.
«Но сознание — это то пламя, которое одно
только и способно расплавить все порошкообразные металлы в стеклянной
реторте, упомянутой выше, и создать единство, которого человеку недостаёт в
том состоянии, когда он начал изучать себя.
«Понятие «совесть» не имеет ничего общего с
понятием «мораль».
«Совесть — общее и постоянное явление.
Совесть одна и та же у всех людей; она возможна лишь при отсутствии
«буферов». С точки зрения понимания разных категорий человека можно сказать,
что существует совесть человека, свободного от противоречий. Эта совесть не
является страданием; наоборот, это радость совершенно нового характера,
которую мы неспособны понять; однако для человека, в котором существуют
тысячи различных «я», даже мгновенное пробуждение совести неизбежно связано
со страданием. И если моменты совести становятся более долгими, если человек
не страшится их, а, напротив, сотрудничает с ними, стремится удержать их и
сделать более длительными, в эти моменты постепенно проникает особый элемент
очень тонкой радости, предвкушение будущего «ясного сознания».
«А в понятии «морали» нет ничего общего. Мораль
состоит из «буферов». Общей морали нет. То, что морально в Китае, аморально в
Европе; то, что морально в Европе, аморально в Китае. То, что морально в
Петербурге, аморально на Кавказе; а то, что морально на Кавказе, аморально в
Петербурге. Моральное в одном классе общества аморально в другом и наоборот.
Мораль везде и всюду представляет собой искусственное явление. Она состоит из
разных «табу», т.е. запретов, из всевозможных требований, иногда разумных в
своих основаниях, а иногда утративших всякий смысл или никогда его не
имевших; из требований, возникших на неверных основаниях, на почве суеверия и
ложных страхов.
«Мораль состоит из «буферов». Но «буфера»
бывают разных видов, поскольку условия жизни в разных странах, в разные эпохи
и среди разных классов общества значительно отличаются друг от друга, и
поэтому созданные ими виды морали также не похожи друг на друга. Они
противоречивы; не существует общей для всех морали. Невозможно сказать, что в
Европе, например, существует какая-то общая идея морали. Иногда говорят, что
общая идея европейской морали — это «христианская мораль». Но, во-первых,
идея этой «христианской морали» допускает самые разнообразные толкования, и
этой «христианской моралью» оправдывались многочисленные преступления.
Во-вторых, современная Европа имеет мало общего с «христианской моралью», как
бы эту мораль ни понимать. Во всяком случае, «христианская мораль» привела
Европу к той войне, которая продолжается и сейчас, так что лучше было бы
держаться от этой морали подальше».
— Многие люди говорят, что им непонятна
моральная сторона вашего учения, — сказал один из нас. — А другие говорят,
что в вашем учении вообще нет морали.
— Конечно, нет, — сказал Гурджиев. — Люди так
любят поговорить о морали. Но мораль — это всего-навсего самовнушение. Человеку
необходима совесть. Мы не учим морали. Мы учим, как найти совесть. Людям
непонятно, когда мы говорим это. Они заявляют, что у нас нет любви — просто потому, что мы не поощряем слабость и лицемерие, а, наоборот, срываем
все маски. Тот, кто желает истины, не станет говорить о любви или морали, или
о христианстве, так как он знает, насколько мы от них далеки. Христианское
учение существует для христиан, а христиане — это те люди, которые живут по
заповедям Христа, т.е. делают всё так, как учил Христос. Способны ли те, кто
говорит о любви и морали, жить по заповедям Христа? Конечно, нет. Но
разговоры подобного рода будут вестись всегда, ибо всегда найдутся люди, для
которых слова дороже всего остального. Но это верный признак! Тот, кто так
разглагольствует, — пустой человек; не стоит тратить на него время.
«Мораль и совесть — совершенно разные вещи.
Одна совесть никогда не может противоречить другой; зато одна мораль очень
легко вступает в противоречие с другой моралью или полностью её отрицает.
Человек с «буферами» может быть очень моральным; а сами «буфера» могут
оказаться разными, так что два очень моральных человека могут считать друг
друга глубоко аморальными. Как правило, это почти неизбежно. Чем «моральнее» человек,
тем более «аморальными» считает он других.
«Идея морали связана с идеей хорошего и дурного
поведения. Но идея добра и зла у разных людей различна; у человека номер
один, два и три она всегда субъективна, всегда связана с данным моментом и
данным положением. Субъективный человек не может обладать каким-то общим
понятием добра и зла. Для такого человека злом является то, что противоречит
его желаниям, интересам или его концепции добра.
«Можно сказать, что для субъективного человека
зло вообще не существует, а существуют только разные понятия добра. Никто
никогда не действует намеренно в интересах зла и ради самого зла. Каждый
действует в интересах добра, как он его понимает. Но каждый понимает
его по-разному. И в результате люди топят, уничтожают, убивают друг друга в
интересах добра. Причина всё та же: людское незнание и тот глубокий сон,
в котором пребывают люди.
«Всё это настолько очевидно, что кажется даже
странным, как это люди раньше обо всём таком не подумали. Но факт остаётся
фактом — они не в состоянии ничего понять, и каждый считает своё добро единственным добром, а всё прочее — злом. Наивно и бесполезно надеяться, что
когда-нибудь люди поймут это и выработают общую и единую идею добра».
— А разве добро и зло не существуют сами по
себе, вне человека? — спросил кто-то из присутствующих.
— Существуют, — ответил Гурджиев, — но только
всё это очень далеко от нас, и вам не стоит даже и пытаться в настоящее время
понять это. Запомните только одну вещь. Единственно возможная постоянная идея
добра и зла связана для человека с идеей эволюции — не механической эволюции,
разумеется, а с идеей развития человека посредством сознательных усилий, с
идеей изменения его бытия, создания в нём единства, формирования в нём
неизменного Я.
«Постоянная идея добра и зла может
сформироваться у человека лишь в связи с постоянной целью и постоянным
пониманием. Если человек понимает, что он спит, если он желает пробудиться,
тогда всё, что помогает ему пробудиться, будет добром, а всё, что
препятствует ему в этом и удлиняет его сон, будет злом. Точно так же
он будет понимать зло и добро для других. То, что помогает им пробудиться, —
добро, то, что препятствует этому, — зло. Но так обстоит дело только для тех,
кто желает пробудиться, т.е. для тех, кто понимает, что они спят, тe же, кто
не понимает, что они спят, те, кто не имеет желания пробудиться, не обладают
пониманием добра и зла. И так как в большинстве своём люди не понимают, что
они спят, и никогда этого не поймут, для них фактически не существует ни
добра, ни зла.
«Это противоречит общепринятым идеям. Люди
привыкли, что добро и зло должны быть одинаковы для всех и, прежде всего, что
добро и зло существуют для каждого. Но на самом деле добро и зло существуют
лишь для немногих, для тех, у кого есть цель, кто преследует эту цель. Тогда
то, что препятствует достижению цели, является злом, а то, что помогает её
достижению, — добром.
«Конечно, большинство спящих людей скажут, что
у них есть цель, что они куда-то идут. Понимание человеком того факта, что у
него нет никакой цели, что он никуда не идёт, — вот первый признак
приближающегося пробуждения, признак того, что пробуждение для него возможно.
Оно начинается тогда, когда человек понимает, что он никуда не идёт и не
знает, куда идти».
«Как уже говорилось раньше, существует много
качеств, которые люди приписывают себе, но которые на деле могут принадлежать
только людям более высокой степени развития и более высокого уровня эволюции,
чем человек номер один, два и три. Индивидуальность, единое и постоянное «я»,
сознание, воля, способность делать, состояние внутренней свободы — всё
это качества, которыми обычный человек не обладает. К той же категории
принадлежит идея добра и зла, самое существование которой связано с постоянной целью, постоянным направлением я постоянным центром тяжести.
«Идею добра и зла иногда связывают с идеей
истины и лжи. Но точно так же, как для обычного человека не существует добра
и зла, для него не существует ни истины, ни лжи.
«Постоянная истина и постоянная ложь могут
существовать только для постоянного человека. Если же человек постоянно
меняется, то истина и ложь тоже будут для него всё время меняться. И если в
каждый данный момент люди пребывают в различных состояниях, их понятия истины
должны быть столь же многообразны, сколь многообразны их понятия добра.
Человек почти никогда не замечает, что начинает рассматривать как истину то,
что вчера считал ложью, и наоборот. Он не замечает этих переходов, как не
замечает перехода от одного своего «я» к другому.
«В жизни человека истина и ложь не имеют особой
моральной ценности, потому что он не может придерживаться одной-единственной
истины. Его истина меняется. Если в течение некоторого времени она не
меняется, то просто потому, что удерживается «буферами». И человек никогда не
может говорить правду. Иногда «что-то говорит правду», иногда что-то
лжёт. Следовательно, его правда и его ложь не имеют ценности; ни то, ни
другое от него не зависит, а зависит от случая. И это одинаково верно по
отношению к словам человека, к его мыслям, чувствам, понятиям истинного и ложного.
«Чтобы постичь взаимоотношения истины и лжи в
жизни, человек должен постичь ложь в самом себе, свою постоянную,
непрекращающуюся ложь самому себе.
«Эта ложь создаётся «буферами». Чтобы разрушить
ложь в себе, равно как и ту ложь, которую мы бессознательно говорим другим,
надо разрушить «буфера». Но без «буферов» человек не сможет жить: «буфера»
автоматически контролируют его поступки, слова, мысли и чувства. Если бы
«буфера» оказались разрушенными, исчезло бы всякое управление; а человек не
может существовать без управления, даже если оно поддерживается
автоматически. Лишь такой человек, который обладает волей, т.е. сознательным
управлением, может жить без «буферов». Таким образом, если человек начинает
разрушать «буфера» внутри себя, он должен одновременно развивать волю. А
поскольку волю невозможно создать по первому требованию и за короткий
промежуток времени, человек без «буферов» и с недостаточно крепкой волей
может оказаться деморализованным. Единственным его шансом в это время будет
руководство другой, уже окрепшей воли.
«Вот почему в школе, которая включает в свою
работу разрушение «буферов», человек должен быть готов повиноваться воле
другого, пока его собственная воля не достигла полного развития. Обычно
такому подчинению воле другого человека учатся прежде всего Я употребил слово
«учатся», потому что человек должен понять, почему необходимо такое
повиновение, должен научиться повиновению. Это нелегко. Человек, начинающий
работу самоизучения ради достижения управления собой, привык доверять собственным
решениям. Даже то, что он видит необходимость изменить себя, показывает ему,
что его решения верны, и это укрепляет его доверие к ним. Однако, начиная
работать над собой, человек должен отказываться от собственных решений,
должен «пожертвовать собственными решениями», иначе воле человека,
направляющего его работу, не удастся управлять его действиями.
«В школах религиозного пути «послушания»
требуют прежде всего; имеется в виду полное и безусловное подчинение, хотя бы
и без понимания. Школы «четвёртого пути» в первую очередь требуют понимания.
Там результаты усилий всегда пропорциональны пониманию.
«Отречение от собственных решений и подчинение
чужой воле могут показаться человеку непреодолимым препятствием, если он ещё
раньше не понял, что фактически он ничем не жертвует и ничего в своей жизни
не меняет, что всю свою жизнь он подчинялся чьей-то внешней воле, что у него
не было собственных решений. Но человек не сознаёт этого, он считает, что
обладает правом свободного выбора. Ему трудно отказаться от иллюзии, что он
сам направляет и устраивает свою жизнь, но никакая работа над собой
невозможна, пока человек не освободился от этой иллюзии.
«Он должен понять, что он не существует; ему необходимо понять, что он ничего не теряет, потому что ему нечего терять;
он должен понять своё «ничтожество» в полном смысле слова.
«Только сознание своего ничтожества в
состоянии победить страх подчинения чужой воле. Как бы странно это ни
звучало, такой страх — одно из самых серьёзных препятствий на пути человека.
Человек боится, что его заставят делать что-то такое, что противоречит его
принципам, взглядам, идеям; кроме того, этот страх порождает у него иллюзию,
что он действительно имеет принципы, взгляды и убеждения, тогда как на самом
деле их у него не было и не могло быть. Человек, который ни разу в жизни не
подумал о морали, вдруг начинает бояться, что его заставят сделать нечто
аморальное. Человек, который никогда не думал о своём здоровье и только
разрушал его, начинает бояться, что его заставят сделать нечто вредное для
здоровья. Человек, который всю жизнь лгал всем и каждому самым бессовестным
образом, вдруг начинает бояться, что его заставят лгать — и так далее, без
конца. Я знал пьяницу, который больше всего боялся, что его заставят пить.
«Страх подчинения чужой воле очень часто
оказывается сильнее всего. Человек не понимает, что подчинение, на которое он
сознательно соглашается, является единственным путём к тому, чтобы приобрести
собственную волю».
На следующий раз Гурджиев снова начал с вопроса
о воле.
— Вопрос о воле, о собственной воле и чужой
воле гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд. Человек не имеет воли,
достаточной для того, чтобы делать, т.е. управлять собой и своими
поступками, но её достаточно для того, чтобы повиноваться другому человеку.
Только таким путём может он освободиться от закона случая. Другого
пути нет.
«Я уже упоминал о судьбе и случайности в
жизни человека. Теперь мы рассмотрим значение этих слов более детально.
Судьба тоже существует, но не для всякого человека. Большинство людей отделено
от своей судьбы; они живут только под властью случайности. Судьба — это
результат влияния планет, которые соответствуют типу человека. О типах мы
поговорим позднее; а сейчас вы должны уяснить одну вещь: человек может иметь
судьбу, которая соответствует его типу, но практически он никогда её не
имеет. Это происходит потому, что судьба связана только с одной частью
человека, а именно, с его сущностью.
«Следует понять, что человек состоит из двух
частей: сущности и личности. Сущность — это то, что является
для человека собственным. Личность — то, что является для него «чужим».
«Чужое» означает то, что пришло извне, чему он научился, что в нём
отражается, т.е. следы внешних влияний, оставшихся в памяти и в ощущениях,
выученные слова и движения, чувства, созданные подражанием, — всё это
«чужое», всё это — личность.
«С точки зрения обычной психологии деление
человека на личность и сущность едва ли понятно. Правильнее будет сказать,
что такого деления в психологии вообще не существует.
«Маленький ребёнок ещё не имеет личности. Он
представляет собой то, что он есть в действительности. Он и есть сущность.
Его желания, вкусы, то, что он любит, и то, чего не любит, выражают его
подлинное существо.
«Но как только начинается так называемое
«воспитание», личность начинает расти. Личность создаётся отчасти намеренным
влиянием других людей, т.е. «воспитанием», а отчасти невольным подражанием
взрослым со стороны самого ребёнка. В создании личности большую роль играет
также «противодействие» окружающим и попытки скрыть от них нечто «своё»,
«подлинное».
«Сущность — это истинное в человеке; личность —
нечто ложное. Но пропорционально росту личности сущность проявляется всё
реже, всё слабее; и очень часто случается, что сущность останавливается в
своём развитии в очень раннем возрасте и более не растет. Нередко бывает, что
сущность взрослого человека, даже весьма интеллигентного и «образованного» в
обычном смысле слова, останавливается на уровне ребёнка пяти или шести лет.
Это значит, что всё, видимое нам в этом человеке, на самом деле является для
него «чужим». А собственное в человеке, т.е. его сущность, обычно проявляется
в инстинктах и простейших эмоциях. Однако бывают случаи, когда сущность
человека растет параллельно его личности. Такие случаи являют собой редкие
исключения, особенно в условиях культурной жизни. Сущность имеет больше
шансов для развития у тех людей, которые живут в окружении природы, в трудных
условиях непрерывной борьбы и опасностей.
«Но, как правило, личность у таких людей
развита очень слабо. Они имеют много своего собственного, но мало «чужого»,
т. е. им не хватает воспитания и образования, не хватает культуры. Культура
создаётся личностью; но в то же время личность представляет собой продукт и
плод культуры. Мы не понимаем, что вся наша жизнь, всё, что мы называем
цивилизацией, наукой, философией, искусством и политикой, создано личностью
людей, т.е. «чужим» элементом в них..
«Чужой элемент отличается от «собственного» в
человеке; «чужое» можно потерять, изменить, убрать при помощи искусственных
средств.
«Есть возможность экспериментально проверить
отношение личности к сущности. В восточных школах известны способы и
средства, при помощи которых удаётся отделить личность человека от его
сущности. Иногда для этой цели применяют гипноз, иногда особые наркотические
вещества, иногда специальные упражнения. Если при помощи одного из таких
средств личность и сущность человека на протяжении некоторого времени будут
разделены, в нём появятся как бы два существа, которые говорят разными
голосами, имеют совершенно разные вкусы, цели и интересы, причём одно из этих
существ часто остаётся на уровне маленького ребёнка. Продолжая эксперимент
далее, можно погрузить одно из этих существ в сон; или же можно начать
эксперимент с погружения в сон личности или сущности. Некоторые наркотические
вещества обладают свойством усыпления личности, не оказывая никакого влияния
на сущность. После приёма такого наркотика личность как бы исчезает, остаётся
одна сущность. И случается так, что человек, полный всевозможных возвышенных
идей, симпатий и антипатий, любви, ненависти, привязанностей, патриотизма,
привычек, вкусов, желаний и убеждений, оказывается совершенно пустым,
лишённым каких бы то ни было мыслей, чувств, убеждений и взглядов. Всё, что
раньше волновало его, теперь оставляет совершенно безразличным. Иногда он
видит искусственный и мнимый характер обычных своих настроений и громких
слов, а иногда просто забывает о них, как будто их и не было. Вещи, ради
которых он готов был пожертвовать своей жизнью, теперь представляются ему бессмысленными,
смешными, недостойными внимания. Всё, что ему удаётся найти в себе, — это
несколько инстинктов, наклонностей и вкусовых предпочтений.
Он любит сладкое, любит тепло и не любит
холода, ему неприятна мысль о работе; или же, наоборот, ему нравится идея
физического движения. Это всё!
«Иногда, хотя и очень редко, когда этого меньше
всего ожидают, сущность человека оказывается вполне взрослой и развитой, даже
в случае неразвитой личности; в данных обстоятельствах сущность объединяет
всё, что в человеке есть серьёзного и подлинного.
«Но так бывает очень редко; как правило,
сущность человека оказывается примитивной, дикой и детской или же просто
глупой. Развитие сущности зависит от работы над собой.
«Очень важный момент в этой работе над собой
наступает тогда, когда человек начинает делать подлинное различие между своей
личностью и сущностью. Подлинное «я» человека, его индивидуальность
произрастает только из его сущности. Можно сказать, что индивидуальность
человека — это его сущность, выросшая и зрелая. Но чтобы дать сущности
возможность расти, необходимо прежде всего ослабить постоянное давление,
которое оказывает на неё личность, потому что сопротивляется росту сущности
именно личность.
«Если мы рассмотрим среднего культурного
человека, то увидим, что в большинстве случаев его личность представляет в
нём активный элемент, а сущность — пассивный. Внутренний рост человека не
может начаться, пока этот порядок вещей остаётся неизменным. Личность должна
стать пассивной, а сущность — активной. Это может произойти только в том
случае, когда устранены или ослаблены «буфера», ибо они — главное орудие,
посредством которого личность удерживает сущность в подчинении.
«Как было сказано раньше, у менее культурных
людей сущность более развита, чем у культурного человека. Может показаться,
что такие люди ближе стоят к возможности развития; но на деле это не так, ибо
их личность недостаточно развита. Для внутреннего роста, для работы над собой
необходима как известная сила сущности, так и определённое развитие личности.
Личность состоит из «списков» и «буферов», связанных с определённой работой
центров. Слабое развитие личности означает недостаток «списков», т.е.
недостаток знания, информации, материала, на котором должна основываться
работа над собой. Без некоторого запаса знания, без определённого количества
«чужого» материала человек не в состоянии начать работать над собой, не может
изучать себя, не может бороться со своими механическими привычками — просто
потому, что у него не будет причины, не будет понимания мотива такой работы.
«Это не означает, что для него закрыты все пути
— остаются открытыми пути факира и монаха, которые не требуют
интеллектуального развития. Но методы и средства, доступные для человека с
развитым интеллектом, для него невозможны. Таким образом, эволюция в равной
степени трудна и для культурного, и для некультурного человека. Культурный
человек живёт в отдалении от природы и естественных условий существования,
среди искусственной жизни; он развивает свою личность за счёт сущности.
Успешное начало работы над собой требует счастливого совпадения: равного
развития личности и сущности. Такое совпадение гарантирует ему успех. Если
сущность развита очень мало, потребуется долгий подготовительный период
работы; а если сущность разрушена изнутри или в ней развиваются какие-то
неисправимые недостатки, эта работа вообще будет бесплодной. Подобного рода
условия встречаются довольно часто. Ненормальное развитие личности очень
часто задерживает развитие сущности на столь ранней стадии, что сущность
остаётся крохотной и бесформенной вещью; а какой прок от крохотной и
бесформенной вещи?
«Кроме того, нередко случается, что сущность
человека умирает, когда его личность и тело продолжают жить. Значительный
процент людей, которых мы встречаем на улицах большого города, — это люди,
пустые изнутри, т.е. на самом деле они уже мертвы.
«К счастью для нас, мы этого не видим и не
знаем. Если бы мы знали, сколько вокруг нас мёртвых людей, какое число
мертвецов управляет нашей жизнью, мы сошли бы от ужаса с ума. И частенько люди
и в самом деле теряют рассудок, узнав нечто подобное без соответствующей
подготовки, увидев то, чего они не предполагали увидеть. Чтобы видеть истину,
не подвергаясь опасности, надо быть на пути. Если же человек, который не в
состоянии ничего делать, увидит истину, он наверняка потеряет рассудок. Но
это случается редко. Всё устроено таким образом, что обычно человек ничего не
может увидеть преждевременно. Личность видит только то, что ей нравится,
только то, что не вмешивается в её жизнь. Она никогда не видит того, что ей
не нравится. Это одновременно и хорошо и плохо. Хорошо, если человек хочет
спать; плохо, если он желает пробудиться».
— Если сущность подвержена влиянию судьбы,
значит ли это, что по сравнению со случаем судьба для человека всегда благоприятна?
— спросил кто-то из присутствующих. — И может ли судьба привести человека к
работе?
— Нет, это совсем не так, — ответил Гурджиев. —
Судьба лучше случая только в том отношении, что её можно принимать в расчёт,
знать её заранее, готовиться к тому, что будет впереди. Что же касается
случая, то тут ничего знать нельзя. Но судьба точно так же может быть
неблагоприятной и трудной. В этом случае, однако, имеются средства отделить
себя от своей судьбы. Первый шаг в этом направлении состоит в том, чтобы освободиться
от общих законов. Подобно тому, как существует индивидуальный случай,
бывает коллективный, общий случай; и подобно тому, как существует
индивидуальная судьба, бывает судьба общая, или коллективная. Коллективный
случай и коллективная судьба управляют общими законами. Если человек
желает создать свою индивидуальность, он прежде всего должен освободиться от общих
законов. Эти общие законы никоим образом не обязательны для человека; он
может освободиться от многих из них, если освободится от «буферов» и от
воображения. Всё это связано с освобождением от личности. Личность питается
воображением и ложью. Если уменьшается ложь, в которой живёт человек, если
уменьшается роль воображения, личность очень скоро слабеет, и человек
становится подвластным или судьбе, или линии работы, которая в свою
очередь находится под управлением воли другого человека: эта воля будет вести
его до тех пор, пока не сформируется его собственная воля, способная
противостоять как случаю, так — при необходимости — и судьбе».
Приведённые беседы охватывают период в
несколько месяцев. Ясно, что воспроизвести эти беседы в их точной
последовательности невозможно, потому что Гурджиев затрагивал в течение
одного вечера двадцать разных тем. Многое повторялось, многое зависело от
вопросов, которые задавали присутствующие; многие идеи излагались в такой
тесной связи друг с другом, что разделить их можно было только искусственно.
В это время некоторые люди уже начали
высказывать отрицательное отношение к нашей работе. Помимо возмущения
отсутствием «любви», многие выражали своё негодование из-за требования платы.
Интересно, что выражали негодование не те, кто мог заплатить с большим
трудом, а люди со средствами, для которых требуемая сумма была сущий пустяк.
Те, кто не мог заплатить или расплачивался с
трудом, понимали, что им нельзя рассчитывать на то, что нечто достанется им
даром, что работа Гурджиева, его поездки в Петербург и время, которое он и
другие люди отдают работе, — всё это стоит денег. Только те люди, которые
располагали деньгами, не понимали этого и не хотели понять.
— Неужели мы должны платить за вход в Царство
Божие? — заявляли они. — За это люди не платят денег, от них этого не
требуют. Христос говорил своим ученикам: «Не берите ни мешка, ни сумы», а вы
требуете тысячу рублей. На этом можно неплохо заработать. Предположим, у вас
будет сто учеников — это уже сто тысяч рублей; а если их будет двести или
триста? Триста тысяч рублей в год — очень приличные деньги!
Гурджиев только улыбался, когда я рассказывал
ему о таких разговорах.
— Не брать ни сумы, ни мешка! И не покупать
железнодорожного билета? Не платить за гостиницу? Видите, как много здесь лжи
и лицемерия. Нет, даже если бы деньги были совсем не нужны, нам следовало бы
всё-таки сохранить плату: она избавляет нас от множества бесполезных людей.
Ничто не показывает человека так хорошо, как его отношение к деньгам. Люди
готовы тратить сколько угодно на свои личные фантазии, но совершенно не ценят
чужого труда. Я должен работать для них и отдавать им даром всё, что они
соблаговолят от меня получить. «Как можно торговать знанием? Его надо
отдавать свободно!» Как раз по этой причине и следует требовать плату.
Некоторым людям никогда не перейти эту преграду. А если им не перейти эту
преграду, значит, не перейти и другую. Впрочем, есть и другие соображения.
Позднее вы поймёте.
Эти «другие соображения» были довольно просты:
многие и в самом деле не могли заплатить. И хотя в принципе Гурджиев ставил
вопрос очень строго, на практике он никогда не отказал никому на том
основании, что у того нет денег. А позже выяснилось, что он даже оказывал
поддержку многим своим ученикам. Люди, платившие по тысяче рублей, платили не
только за себя, но и за других.