Воскресенье, 11 февраля. Варшава
Снаружи кусачий мороз, но в вагоне вполне уютно. Дым от двигателя оседает на окне и разукрашивает его морозными узорами. Несмотря на то, что это вагон первого класса, света нет. Моя единственная попутчица – польская девушка, она едет в то же самое поселение. Она не знает ни слова из французского, немецкого или английского. Купе достаточно удобное и теплое, и мы приготовились к 11-часовой поездке.
Текст и фотографии из семейного архива любезно предоставлены старшим сыном автора, Адамом Ноттом.
Воскресенье, 11 февраля. Варшава
Снаружи кусачий мороз, но в вагоне вполне уютно. Дым от двигателя оседает на окне и разукрашивает его морозными узорами. Несмотря на то, что это вагон первого класса, света нет. Моя единственная попутчица – польская девушка, она едет в то же самое поселение. Она не знает ни слова из французского, немецкого или английского. Купе достаточно удобное и теплое, и мы приготовились к 11-часовой поездке.
12 февраля
Вот я и на месте! Сижу в деревенском доме в Белоруссии, пью из стакана чай с лимоном. На столе – обжигающий самовар. В четырнадцати часах от Варшавы.
Сейчас мы в Синево, 8 часов утра. Кусачий мороз, сильно подмораживает. Мы с моей попутчицей за весь вечер не обменялись ни словом, поскольку я ни слова не понимаю по-польски. В Линево нас встретил человек на фирманке – телеге без амортизаторов с двумя лошадьми. Для удобства ее наполовину забили сеном, и все мы как попало рухнули на него. Я почти задрожал от возбуждения, когда мы выезжали со станции. Место очень похоже на захудалый городишко в отдаленных частях канадских прерий, только Синево гораздо более убого; а небольшая группа крестьян выглядит во много раз беднее, чем самые нищие канадские бродяги. Дороги будто сделаны из железа. Волнистая грязь неожиданно замерзла, и фирманка громыхала и танцевала на ней всю дорогу. Из-за тряски едва можно было что-либо разглядеть, но, с другой стороны, та же самая тряска до некоторой степени не позволяла мне чувствовать холод. О, как же холодно, в три раза холоднее, чем в канун св. Агнессы! Я благодарил Господа и мс-с Шустер за кожаное пальто. Лицо бедной польской девушки все больше и больше краснело, так что в конце концов, чтобы его закрыть, я отдал ей свой шарф. Она повязала его, и с виду ей стало гораздо уютнее.
21 января
12 километров мы ехали по гремящим дорогам, лишь однажды проехав мимо нескольких обветшалых домов. В крошечное окно выглядывала женщина. Промерзшая земля под серым небом. Милю за милей мы проезжали явно когда-то обрабатываемые земли, но теперь они покрылись маленькими березками, и если здесь не будут жить, они вновь превратятся в лес.
Мимо проехали несколько небольших телег, каждая с парой лошадей.
Спустя часа полтора мы въехали в Мальцы и подъехали к сельскому дому, где жили люди Миссии, и вскоре уже пожимали руки Генри Стотту и Глэдис Уоткинс. Что за облегчение – зайти внутрь и согреть замерзшие руки и ноги!
Это дом и хозяйственные постройки обанкротившегося землевладельца.
Дом, где мы обедали и где жили женщины, чистый и хорошо отапливается огромными кирпичными печами. Хорошо протопленные, эти печи сохраняют тепло около 12 часов. Все окна, конечно же, двойные.
Я сплю в доме владельца – огромном, беспорядочном, наполовину деревянном городском строении.
Суббота, 17 февраля
Открытый всем ветрам ландшафт; вдалеке темная граница леса; крестьянин тяжело работает на замерзших дорогах; стойко, лицом к небу, на перекрестке стоит распятие. Это Польша.
Четверг, 14 февраля
Во вторник мисс Уоткинс, Вера Левицки и я ездили на фирманке в Картюша Береза (Берёза-Картузская (ныне г. Берёза), находится на западе Беларуси. до Первой Мировой войны – территория россии, затем Западная Белоруссия многократно перезавоевывалась разными сторонами конфликта.) В зубах у кусачего холодного ветра мы прогромыхали по мерзлой земле через деревню. За два часа мы доехали до Картюша Береза, ее называют так из-за бывшего картезианского монастыря, развалины которого Миссия использовала до недавнего времени. Любопытно было размышлять, как здесь жила Ханна, и удивительно, что я должен был приехать в то же самое место. Береза – типичное село Белой России, длинная беспорядочная улица деревянных домов, некрашеных, тускло-серых. Практически вся населена работающими в окрестностях евреями.
Мы встретили Генри Стотта в «Густхаусе», где выпили немного чая и подождали смены лошадей. Потом Генри Стотт взял поводья, и мы поехали по главной дороге в лес – еще два часа езды.
Эта дорога – главный мощеный путь, пролегающий прямо до Москвы, по нему более 100 лет назад маршировали армии Наполеона. Интересно было представлять колонны людей в светло-голубой униформе, растянувшиеся на мили обозы и Наполеона в своей карете, двигавшихся на Россию, и несколько оборванных и потрепанных разрозненных возвратившихся групп.
Наконец мы добрались до перекрестка, свернули направо и поехали по проселочной дороге в лес. Темные сосны стройно и грациозно стояли на покрытой снегом земле.
Дальше по дороге навстречу нам ехал крестьянин, его фирманка была загружена сосновыми бревнами. Мы съехали на обочину, чтобы дать ему проехать; когда он поравнялся с нами, мы узнали в нем друга Миссии. Похоже, увидев нас, он испытал сильное облегчение и сказал, что думал, будто мы бандиты. Кажется, в округе много разбойников, отбросов армий. Они нападают в основном на евреев, и недавно на дороге нашли двух евреев убитыми. После разбойников поймали и расстреляли.
Наш друг поехал своей дорогой, а мы поехали дальше на просеку, где крестьяне грузили лес на фирманки.
Приезжали по шесть или семь фирманок одновременно. Люди принимаются за работу и помогают друг другу грузить их. Потом, когда они готовы, все вместе едут в свою деревню, возможно, за 12 или 15 километров, или везут лес к железной дороге.
Осмотревшись, мы проехали дальше в деревню, чтобы встретиться со смотрителем за лошадьми, паном Останьски. Останьски – офицер старой русской армии, беженец в Польше. Он зарабатывает на жизнь, работая на Миссию. Его работа – смотреть за колонной из 25 или 30 лошадей и руководить рубкой и транспортировкой леса. Он живет, или скорее ночует, в поделенном на комнаты доме – большой деревянной хибаре, разделенной на 3 комнаты. Так называемые стены на половине высоты переходят в крышу. Все комнаты соединены между собой. Двери занавешены. В соседней комнате спят мать и взрослая дочь; еще в одной – несколько детей и постояльцев.
Мне доводилось жить в гораздо худших местах, но всегда в лучшей компании.
Он рассказал нам, что в округе есть волки. Недавно возле фирманки нашли кости двух людей. Скорее всего, их растерзала свора голодных волков. Несколько дней назад он сам видел нескольких в лесу.
Уже темнело, когда мы отправились назад. Лес выглядел темным, жутким и зловещим, я радовался, что был не один. Солнце слабо блеснуло между деревьев и скрылось. Я не думаю, что мне нравится темный лес. Он слишком коварен и загадочен. Он не говорит вам ничего. Он хорошо охраняет свои секреты. Дайте мне открытые долины и море, или склон горы. Когда мы выбрались на открытую местность, я почувствовал облегчение. Конечно, над замерзшим болотистым местом дул ветер, чуть не разрывая нас в клочья. Но время прошло довольно весело; мы пели песни и рассказывали истории, и, не успев соскучиться, оказались уже в Березе.
В Березе мы снова сменили лошадей, а поскольку Генри Стотт поехал верхом, правил я. Было совершенно темно, и я почувствовал себя довольно неуверенно – приходилось управлять парой незнакомых лошадей на ухабистых дорогах. Единственный свет исходил от снега, совсем немного. В фирманке с двумя лошадьми три вожжи. Вы держите две в правой и одну в левой руке. Я начал, держа две в левой, и удивлялся, почему лошади не слушаются. Потом я уронил одну и еле нашел в темноте. Но после нескольких таких случаев я приспособился, и все прошло весело. Понять, что лучше всего предоставить лошадям самим везти нас и только подгонять их рысью, не заняло у меня много времени. Преодоление сломанных мостов или замерзших луж не требовало много внимания. Лошади выглядели столь же уверенно стоящими на ногах, как и горные лошади, и бежали рысью по дороге, ни разу не споткнувшись. Городские лошади так не могут. Более того, я думаю, что английская лошадь осталась бы на дороге со сломанной ногой. Тем не менее то, что мы добрались до дома, в какой-то мере принесло удовлетворение.
Восьмичасовая поездка на пронизывающем ветру – довольно хорошо для первого подобного опыта.
Четверг
Сегодня я взял лошадь и поехал в Бакуни, чтобы посмотреть, как мисс Уоткинс выполняет раздачу. Остальные ехали в фирманке. Выдалось восхитительное утро, искрящийся солнечный свет, голубое небо и воздух как – можно было бы сказать «шампанское», но я не пробовал ни одного шампанского, сравнимого с этим воздухом, даже по гинее за бутылку. Альберт Эдвард, мой небольшой, выносливый конь, бежал короткой и быстрой рысью, останавливаясь на мгновение перед каждой льдиной и подозрительно храпя на нее. Я думаю, должно быть, жеребенком он упал на льду и поранился. Альберт Эдвард шел неровно: собственно говоря, откровенно неудобно, вскоре я почувствовал последствия этого и вынужден был бросить его в легкий галоп, которым передвигаться было гораздо легче. В Бакуни мы обнаружили толпу ждущих нас женщин. Все закутаны в платки и большие овчинные тулупы. Завидев нас, они начали, толкаясь, протискиваться поближе к окну, где раздают шерсть. Вера Левицки, работающая переводчицей русская девушка, посредством увещеваний и толчков заставила их встать в очередь, и каждой женщине дали номер. Казалось, они полностью наслаждаются, сгрудившись вместе, толкаясь и пихаясь, и неохотно занимали место в очереди. Но без некоторой организации невозможно было что-либо сделать.
Во всех заслуживающих внимания случаях выдавалось по 5 фунтов шерсти для прядения, за которые им платили по 8000 марок, что примерно равно 1 злотому. В добавок каждой давали кусок мыла и плитку шоколада. В случае болезни давали порцию сахара, какао и гречневой муки. Принесенную лишнюю шерсть взвешивали, поскольку они оставляли бы часть себе, если бы могли. Если женщина приносила вес меньше, ей платили только половину надлежащей суммы и говорили, что если такое произойдет еще раз, шерсти она больше не получит. Наихудшее наказание, которым вы можете им пригрозить. У каждой женщины была подробная карточка, каждый случай внимательно изучался.
Эти крестьянки обладают компенсирующим складом ума детей, выросших в атмосфере подозрений. Ложь – их вторая натура; мелкое воровство – почти достоинство. Дряхлая старуха с лицом ведьмы, с отъявленно мерзким характером, бесконечно на что-то жаловалась, но, конечно же, бесполезно было пытаться что-то сделать для нее. Как только мы начали, тут же увидели ее бегущей рысью по дороге в сопровождении что-то одобряюще выкрикивающей цепочки людей. Нам сказали, что она стянула пару чьих-то перчаток и убежала с ними. Несомненно, она не намеревалась возвращаться домой с пустыми руками. Но триумф ее длился недолго, поскольку мы увидели возвращающегося со своими перчатками мужчину. Конечно, не нужно забывать, что эти несчастные бежали из своих домов за тысячу миль в Россию от наступающих армий. Они потеряли то немногое, что у них было, и, вернувшись домой спустя семь лет, в большинстве случаев не нашли своих домов и практически во всех – оставили более половины своих семей мертвыми в России. Путь домой занял у них почти четыре месяца.
Теперь они жили по четырнадцать или двадцать человек в маленькой хибаре, у некоторых семей был только один тулуп из овечьей шкуры на всех и, чтобы выйти на улицу, они должны были носить его по очереди. Чудо, что среди них было не так много заболевших.
Меня очень впечатлил талантливый способ, которым мисс Уоткинс, с помощью мисс Левицкой, управляется с раздачей.
Мое изумление росло от того, как Миссия организует работу с помощью столь немногих работников. Например, в этом районе, центром которого является Малец, двое работников справлялись примерно в 26 деревнях с распределением шерсти, питания, семян, инструментов и леса. Расстояние между дальними точками рубки леса составляет 30 километров – четыре часа езды!
Станция на расстоянии двух часов, телеграфная станция, следующее представительство, два часа. До Варшавы 12 часов. Расстояние – как от Лондона до Абердина. В действительности время здесь не имеет такого же значения, как в Англии, где, упустив поезд, человек ругается, поскольку полчаса вынужден ждать следующего.
Если бы работой по восстановлению Польши могли руководить квакеры, она бы за несколько лет стала процветающей страной. В правительстве открыто говорят, что не могут выполнить работу по двум причинам: a) у них нет средств; б) у них нет никого, кому бы они доверяли. Работа терпела неудачу из-за коррупции мелких чиновников. Чиновники говорят, что они настолько бедные, что вынуждены принимать взятки для выживания.
Я видел довольно немного официальных организаций и никогда не видел столь много работы – работы, охватывающей столь большую площадь, – сделанной со столь малым количеством разногласий и со столь скромными расходами. Никакой бюрократии, но при этом полностью эффективная организация. Столь много доброты, и ни капли сентиментальности.
Этим утром я слышал об удивительном происшествии. Говорили, что когда присутствовавшая здесь мисс … пойдет в деревню вместе с переводчиком, люди будут снимать с петель двери, как только увидят, что те приближаются. Или, может быть, вынут окна из рам и начнут рассказывать мисс … жалостливую историю постигшего их горя. Она будет расспрашивать их, а переводчик пойдет наружу искать якобы недостающую дверь или окно. Если пропавший предмет найти не удастся, мисс С. заставит их встать перед иконой, перекреститься и поклясться Господу, что у них нет двери. Только тогда они могут быть уверены, что это правда. Однако если дверь или окно найдутся, крестьяне по-детски невинно будут улыбаться, нисколько не смутившись, и будут говорить: «А, вы об этом», – или что-нибудь в этом роде. Их принцип – брать, что только можно, каким угодно способом. Если вы говорите правду, никто вам не поверит, поэтому она используется только как последнее средство.
Можно осуждать их. Их нормы отличаются от наших. Ничего другого нельзя ожидать после поколений мелочной тирании чиновников; взяточничества и лжи в атмосфере подозрительности. Доказательство – ослабление моральных стандартов в Англии во время и после войны. Особенно в армии, когда ни от кого не ожидали правды, а если вы говорили правду, вам не верили.
Затем, похоже, крестьяне не могут понять, что Миссия не выполняет работу для некоторой неясной цели.
Крестьяне верили, что Миссия делает на них деньги – «пьют нашу кровь», как один из них выразился. У них есть некоторая простейшая практичность. Иначе говоря, они уважают вас, если вы строго присматриваете за ними и справедливо с ними обращаетесь, но думают, что вы простофиля, если позволяете им себя обманывать.
Единственный способ – относиться к ним как к непослушным детям – тогда начинаешь по-настоящему их любить.
Они все будут клясться, что они бедные, голодающие сироты, и, конечно же, многие из них действительно такие. Задача работников – найти, кто же именно!
Однажды пришел седобородый семидесятилетний еврей и попросил бесплатный паек. Он сказал, что сирота и думает, что вследствие этого имеет на него право. Ему сказали, что он был сиротой когда-то давно, и выпроводили.
Я никогда еще не слышал о голодающем еврее.
Мне казалось, что выполненная здесь общественная работа – это наилучшая миссионерская работа, когда-либо проделанная. Я обнаружил, что нелегко сдерживать свой энтузиазм по отношению к этой работе. Единственная действительно не пропагандистская работа, сделанная в это время. Люди с убеждениями помогали людям без убеждений.
Казалось, правительство наконец-то убедилось, что Миссия Друзей – это не политическая пропагандистская организация и предоставила Миссии всю возможную помощь.
Американских методистов не очень одобряют. Они пришли сюда с булкой хлеба в одной руке и Спасением в другой. Методистским Спасением. Католикам в правительстве это не нравится, и методистов, рано или поздно, попросят уйти.
Площадь деятельности, центром которой является Малец, действительно громадна. Отсюда посещают около тридцати деревень. В этих деревнях организовано прядение, раздача пайков, семян и инструментов, восстановлены перевозка леса и ткацкое дело.
Персонал состоит из: Одного мужчины – члена Миссии Одной женщины, также члена Миссии Одного русского переводчика Одной русской переводчицы Двух смотрителей за лошадьми (русских офицеров) Двух ассистентов (также русских офицеров) Конюха, мальчишек и т.д. Одной сотни лошадей в трех колоннах
Работа охватывает округу в радиусе от 15 до 30 километров.
22 февраля
Вчера я услышал еще одну удивительную историю.
Мисс Уоткинс получила пряжу, сделанную из сырой шерсти две недели назад.
Крестьяне хранят все на груди под тулупами. Всевозможные вещи – бумаги, письма, тряпки, хлеб и т.д.
Приняв пряжу у одной из женщин, она заметила в шерсти клопа, поэтому, подняв ее при помощи клочка одежды, она показала ее женщине и сказала: «Посмотри, нам не нужно ничего подобного, что ты принесла; это твое!»
«Тингуи» («Спасибо»), – сказала женщина, подняла и запихала шерсть к себе за пазуху.
У одной из семей есть корова. Когда германские армии согнали их в Россию, они забрали свою корову с собой, и корова прошла весь путь в Россию – тысячу миль или больше. Корова и семья держались друг друга семь лет до наступления мира. Потом семья тронулась в обратный путь, и корова пошла вместе с ними, пока все не вернулись домой. По возвращению в Селец они обнаружили, что дом до сих пор стоит, но дверь и окна исчезли. Поэтому они пользовались коровой как дверью, и когда кто-нибудь приходил в лачугу, они отодвигали корову и ставили обратно.
Теперь у них появилась дверь и корова забросила свои профессии длительных путешествий и хранителя двери и вернулась к нормальному занятию производства телят и молока.
У этой коровы, похоже, настолько же богатая событиями жизнь, как и у Клио.
22 февраля
В четверг, 20 февраля, я отправился из Мальца в Селец. Поскольку расстояние – 18 км и я рассчитывал приехать туда к 9.30, я выехал так рано, как только смог. То есть, около 8.00. Стояло холодное, серое утро. Лошадь не очень хорошая, прихрамывает на правую переднюю ногу. Дороги покрыты снегом и сильно подмораживало.
Это был мой первый опыт подобной поездки. Значительное расстояние и тишина обладали успокаивающим эффектом. За исключением нескольких крестьян, единственным живым существом, которого я видел за все два часа езды, был огромный серый сыч.
Я не очень хорошо знал дорогу, поскольку здесь не было указателей и пути то и дело разветвлялись, но я узнавал разнообразные детали пейзажа недельной давности и держался правильно, пока не приехал в деревню, где дорога разделялась на три различных направления. Следуя инструкциям человека, который, кажется, сам был не очень уверен, я выбрал среднюю дорогу и ехал все время вполне определенно чувствуя, что я на неправильном пути, и проезжал милю за милей, все более убеждаясь в этом, не встретив ни единой души, чтобы спросить дорогу. Наконец я приехал в деревню и узнал небольшую разрушенную часовню; обрадованный, я продолжил путь. Все-таки я ехал по правильной дороге.
Прибыв в Сельцы, я обнаружил, что мы не двинемся в лес до 12.00, так что мне не было нужды так торопиться.
В 12.00 Сигмански, МакКоннел и я отправились в 13-километровую поездку в лес. Я уже чувствовал небольшую боль, впервые за пять лет проехав верхом на далекое расстояние. У меня была свежая лошадь с не самой легкой рысью, и тело у меня болело все больше и больше. Поездка верхом была очень приятной, за исключением моего дискомфорта. Мы ехали как рыцарь из песни «Пестрые цыгане», «чрез леса и рощицы», пока не достигли нужного леса как раз вовремя, чтобы увидеть, как уезжают груженые бревнами фирманки. Фирманками правили дикие, разбойничьего вида парни. Мы сделали несколько снимков и поехали прямиком обратно, я сам практически лежал на спине лошади, поскольку сидеть в седле было мучительно. Требовались нечеловеческие усилия, чтобы перейти на рысь или в карьер, и я приехал в Селец одеревеневший и мучимый болью. Едва ли стоит удивляться, принимая во внимание, что я проехал верхом 45 километров без остановок, на не очень удобных лошадях по грубым и трудным дорогам. Но я чрезвычайно этому радовался. После ужина мы с Эйданом МакКоннелом разговаривали о нас и обо всех остальных, кого могли вспомнить – очень приятное завершение хорошего дня.
Следующее утро было великолепным. Сверкающий солнечный свет, вспыхивающий бриллиантами снег и удивительно восстанавливающий силы воздух. Я ехал на лошади шагом практически всю дорогу, за исключением одного раза, когда перешел на карьер.
Вчера, 22 февраля, была раздача в Кабайках. Раздача заключается в распределении пайков больным и сиротам, раздаче шерсти для прядения и получения назад готовой шерстяной пряжи.
Одну фирманку с запасами заранее выслали вперед. Мы приехали в дом к Солти – главе деревни – 9.30 утра.
Дом Солти состоял из одной комнаты 18 х 14 [футов], один угол занят огромной кирпичной печью, верхняя часть которой использовалась как кровать.
Здесь жил Солти, его жена, четверо детей и сестра. Когда наша компания из пяти человек вошла внутрь, места для еще чего-нибудь не осталось.
Вскоре вокруг двери собралась толпа. Очередь организовать было невозможно, поэтому женщин впускали внутрь по одной. Никогда еще не было такой свалки и толкотни. Настолько сильной, что только мощный мужчина мог открыть и закрыть дверь, пропустив одну из женщин. Все обычные дела выполняются в первую очередь. Женщина предъявила свою карточку.
Мари Барушка мужа нет 5 детей 9-я Земля Семь лет в России возвратилась в ноябре 1921 живет в землянке.
Она протянула свою шерстяную пряжу, чтобы взвесить стандартные 5 фунтов. Тогда ей заплатили 8000 марок, около 1 злотого, дали плитку шоколада и кусок мыла. Если она может себе позволить, она платит 1000 марок за паек: кило муки, четверть фунта какао, 1 фунт жира, 1 фунт бобов – рацион стоимостью не менее 15000 марок.
Иногда шерсть возвращается с недовесом. Тогда женщине платят только 6 или 7 тысяч. Некоторые из женщин стараются оставить немного шерсти себе. Если эта практика продолжается, работу больше не дают.
Веселье начинается, когда с постоянными женщинами заканчивают. Всегда есть люди, желающие работать, поскольку за эту работу хорошо платят. Но поскольку Миссия – это не деловое предприятие, работу дают только нуждающимся.
Идет натиск на дверь и женщины вваливаются внутрь, говоря все одновременно. Они протягивают вам листы бумаги с официальной печатью. Бумагу, не имеющую никакого житейского отношения к вопросу. Крестьяне столь наивны и думают, что официальный документ обладает некоей магией.
Комнату очистили от женщин, все дела ведутся только по очереди.
Женщину спросили, как ее имя, в ответ – очень бедная, у нее нет мужа, дома, у нее много детей. После некоторых усилий она наконец говорит свое имя и с помощью уточняющих вопросов рассказывает некоторые факты.
Иногда случаи оказываются реальными, иногда обнаруживается, что они вполне в порядке и их вежливо просят уйти. Похоже, здесь в каждой деревне есть ведьма. Естественно, в каждой деревне, как кажется, есть одна женщина безобразнее и злее, чем все остальные, вместе взятые.
Пришла одна женщина, выглядевшая так, будто сам дьявол у нее муж или отец. Грязная, лицо как скрученное, покоробленное, высушенное яблоко. Ей уже отказывали в работе раньше, и она сказала, что все ее грехи перейдут на мисс У… Она выглядела олицетворением зла, и я не удивлен, что мисс У. казалась слегка напуганной ею. Проклятие подобной ведьмы оставит неприятный осадок. Поэтому, во избежание вреда, ей дали 3 фунта шерсти для пряжи.
Среди толпы виднелся один крохотный мальчик. Изрядно потолкавшись и попихавшись, его втащили в дом. Оказалось, что он – сирота, скитается вокруг с высоким солдатом. Солдат был столь высок, что не мог нигде получить работу. Этот крошечный мальчик и высокий солдат как-то жили вместе. Но солдат исчез, и бедный мальчик спал, где придется, у любого, кто мог его пожалеть. Ему дали паек.
Наконец разобрались со всеми случаями, у всех от духоты разболелась голова.
Перед отъездом домой мы отправились к бедной женщине, у которой болели дети. Мы зашли в хибару, и нас практически отбросила назад зловонная атмосфера. Комната примерно 12 на 14 футов, четвертую часть занимает кирпичная печь.
В одной единственной комнате – женщина и трое ее детей, еще одна женщина и двое мужчин. Все они жили и ночевали здесь. С одной стороны скамья, в углу несколько икон. Жилище грязное. Женщина выглядела больной и голодающей. Трое детей у нее на руках покрыты язвами и выглядят умирающими. Она плакала, хныкала и жалобно протягивала руки, будто мы могли облегчить ее страдания. Мисс У. оставила некоторые медикаменты и дала матери краткие инструкции, которые, без сомнения, никогда не выполнили.
И эти люди сидят здесь день за днем всю зиму, просто сидят. Подобных случаев, должно быть, тысячи.
Иногда девять больных тифом членов семьи могут лежать на кирпичной печи. Они умрут, а кто-то еще из другой, не менее переполненной хибары, придет и заразится.
И это страна, где человек может идти мили и не увидеть ни одного дома. Тысячи и тысячи акров лежат невозделанными, сотни квадратных миль великолепного леса ждут, что его срубят и построят из него дома.
Все ресурсы природы лежат у порога людей, но у них нет возможности их использовать.
Миссия Друзей выполнила огромный объем работ. Она пришла и организовала людей в группы; дала им топоры для вырубки леса, коней для транспортировки деревьев в деревни, плуги для распашки земли; дала им семена для посева; дала женщинам работу, чтобы поддержать их зимой. Миссия возвратила сотни семей к жизни и обеспечила достойные средства к существованию.
Все, что нужно людям, чтобы сделать их счастливыми и преуспевающими, – организация и некоторая помощь для поддержки их в первые годы: инструменты и семена.
Ходнейски – Вильно. 6 марта
Вместе с Жозефиной Найрн я выехал из Варшавы в Ходнейски 27 февраля в 6.30 вечера. Мы путешествовали первым классом, прибыв в Вильно в 7.30 28-го. После ночи, проведенной с комфортом. Мы сложили наш багаж в камеру хранения и взяли дрожки до гостиницы «Бристоль», примерно в миле от станции. Начиналась оттепель, но было холодно и мы устали. И все же приятно было слышать перезвон колокольчиков на санях. Гостиница – ужасающее место. Огромный беспорядочный амбар без холла или даже места, чтобы присесть. Час слишком ранний для транспорта, так что единственное, что мы могли сделать – пойти на прогулку. Поэтому мы гуляли, пока окончательно не устали и не вернулись выпить кофе и съесть хлеба с маслом.
Потом, чтобы развлечься, мы слонялись по городу и отправились посмотреть известную картину Девы Марии. Говорили, что эта картина творит чудеса. Ее хранили в небольшой часовне, сделанной в виде арки над улицей. Я отметил, что все мужчины снимают свои шапки, проходя под аркой. Как раз в это время шла служба и двери были открыты, так что картину можно было видеть с улицы. Несколько человек преклонили колени в длинной очереди вдоль улицы.
Наблюдая, мы услышали звуки военного оркестра, игравшего самую скорбную и красивую мелодию, которую я когда-либо слышал; потом появилась военная похоронная процессия. Она сильно впечатляла. Процессию возглавляли двое солдат, несущих большие, похожие на факелы, лампы, еще двое несли черные знамена. Потом шел священник, за ним оркестр и рота солдат. В завершении на шатком небольшом катафалке – гроб. За гробом шли гражданские друзья и родственники покойного.
Музыка, которую они играли, такая скорбная и вдохновенная, придавала атмосферу величия скоплению людей преимущественно среднего класса.
Несомненно, музыка – наиболее божественная вещь, которую воспринимает природа бедных людей. Для людей, в которых есть любовь к музыке, всегда есть надежда.
Если человеческая нация может делать хорошую музыку, для человеческой расы она имеет ценность.
Мы возвращались через еврейский квартал. Каждые несколько ярдов евреи предлагали нам купить меха.
После обеда мы взяли сани до станции и чуть не упустили наш поезд. Нам никак не удавалось найти носильщика. Поезд уходил в 3, за пять минут до отправления мы нашли одного и отправились к турникету. К нашему ужасу, билетный контролер не пропустил нас. Из его реплик и жестов я сделал вывод, что нужно было, чтобы наш багаж осмотрели, или что он весит слишком много и его нужно было взвесить. Таким образом, нужно было возвращаться. Времени на его осмотр не оставалось, следующего поезда ранее следующего дня не было. Единственное, что оставалось – возвращаться в ту жалкую гостиницу и ждать следующего дня. Ситуация выглядела безнадежной. Тогда я заметил трех стоящих неподалеку польских полицейских. Я подошел к одному из них, интеллигентно выглядящему человеку, и объяснил на очень плохом немецком, кто мы такие и чего нам нужно. Вскоре он понял положение дел и провел нас к турникету. Назойливый билетный контролер сразу же пал духом при виде офицера и пропустил нас через него с поклоном и улыбкой. У нас была минута, чтобы сесть на поезд. Багаж тяжелый, а станция покрыта льдом, так что торопиться мы не могли. В агонии мы скользили по ней и добрались до одного вагона второго класса, упакованного через край, невероятным усилием забросили багаж внутрь и уселись на него. Времени нам хватило только чтобы устроиться, как поезд тронулся со станции.
Потом начались наихудшие пять часов путешествия по железной дороге в моей жизни. На ступенях снаружи нависли люди и начали силой прокладывать дорогу внутрь. Спустя час удушья мы остановились на станции, пришел кондуктор и обнаружил, что половина стоящих в коридоре людей едут с билетами 3-го класса. Его усилия по их выдворению, если не сказать больше, успехом не увенчались: они просто отказывались выходить, а когда по пути в туалет мимо прошел пожилой еврей, крестьяне взорвались от хохота, потому что пожилой еврей объяснил, что они ущемляют его права.
Кондуктор вновь исчез, но вернулся через несколько минут с несколькими солдатами, которые выгнали крестьян в вагоны для скота 3-го класса. Тогда у нас наконец-то появился простор, чтобы вздохнуть. Но шум! Пути находились в ужасном состоянии – они были построены в спешке, отчасти германцами, отчасти русскими, а отчасти поляками.
Вагон не скользил по рельсам, а подпрыгивал и скакал. Казалось, будто кто-то стучит тяжелым паровым молотом по колесам.
Или будто поезд иногда срезает путь через поля и вновь запрыгивает на пути. Спустя пять часов этого мы прибыли в Ходнейски абсолютно изможденные. Уолтер Палмер встретил нас с санями, и мы покатили по снегу к дому.
Я провел следующий день с Карлтоном Палмером – американцем, ответственным за перевозку леса и вспашку земли. Никто из подконтрольных людей или смотрителей за лошадьми не говорит по-английски. Большинство из них говорит по-немецки. Поскольку мое знание немецкого невелико, я нашел это громадным недостатком, но, с другой стороны, это будет хорошая возможность поработать над языком. Вчера все растаяло, очень трудно ехать в санях. Палмер уехал в субботу. Я отправился в долгую поездку на санях в деревню под названием Дрожжи с одним из смотрителей за лошадьми. Деревня в ужасном состоянии. Половина людей живет в землянках, ужасно влажных и темных. Через промокшие стены сочится влага, люди выглядят бледными и худыми. До тех пор, пока они могут поддерживать огонь – они выживают, но если огонь исчезает, они умирают. Одно помещение, в которое я зашел, было столь небольшим, что я едва смог протиснуться внутрь.
Здесь не было окон, вместе с мужчиной, его женой и детьми здесь же находились и четверо козлят. Так быстро, как только смог, я вышел наружу. Они – одни из многих. Эти люди находятся в таком же положении, что и многие семьи. У них нет лошади, нет денег и нет дома.
Если правительство дает им разрешение валить деревья в лесу, у них нет средств для их транспортировки. Таким образом, Миссия пришла на помощь, и, вместо того чтобы семьи умирали от голода и страданий, они получили возможность как-то обеспечить семью и создать некоторое подобие комфорта.
Я решил, что мне не нравятся все поляки, но нравятся русские. Есть что-то очень привлекательное в русских мужчинах и женщинах, некая духовная чувственность. Они не испорчены. Они любят естественное, непосредственное в музыке, искусстве и литературе, и все же они воспринимают жизнь чересчур серьезно. У них отношение к жизни горячих англичан в подростковом возрасте. Россия сейчас в подростковом возрасте и начинает взрослеть. Русские неподдельные и привлекательные, и если они любят вас, вы можете им доверять. Поляки изощренные, ненадежные и не особенно привлекательные. Похоже, поляков не за что хвалить.
Вчера, 6 марта, я ездил верхом с девяти утра до двух пополудни. Вновь начался мороз и было жгуче холодно, но поездка была очень приятной; несмотря на то, что, к несчастью, у моей лошади на одном переднем копыте потерялась подкова, а на втором – ослабла. Мы проехали через дюжину деревень по холмистой степи, мимо сельских поместий и застывших рек. Затем мы простучали по бревенчатой дороге в Ходнейски. Я был рад попасть в тепло и выпить горячего кофе.
Малец
Есть очень удивительная сторона деятельности Миссии. У нас есть много сельскохозяйственного инструмента, присланного нам из Варшавы для распределения. Мы продаем их за две трети обычной цены. Некоторые крестьяне пытаются торговаться, и мы объясняем им, что здесь не еврейский магазин.
Вчера к нам приходил один человек и сказал, что у него есть два пуда плохого овса; можем ли мы поменять его на хороший. Женщина рассказала, что у нее есть муж в Америке – можем ли мы найти, где он находится. Нет! Она не знала его адреса, но была вполне уверена, что мы можем его найти.
Я провел все утро в «магазине», продавая инструмент с помощью нескольких слов по-русски.