С профессором археологии Скридловым, который стал моим другом и единомышленником, я познакомился уже в сознательном возрасте. Он был значительно старше меня и, к моему глубокому горю, бесследно исчез в России в период революционных волнений.
Впервые мы встретились, как я уже упоминал в главе, посвященной князю Юрию Любовецкому, когда профессор нанял меня в качестве гида, знакомясь с окрестностями Каира.
Вскоре после этого я увиделся с ним вновь в Тибете, где мы с Юрием Любовецким закончили нашу первую совместную экспедицию и где профессор Скридлов присоединился к нам, чтобы провести раскопки.
Мы прожили здесь три недели, проводя все свободное от раскопок время в разговорах, затрагивающих самые разнообразные абстрактные темы. И несмотря на значительную разницу в возрасте вскоре стали близкими друзьями, так что когда князь Любовецкий уехал в Россию, мы решили предпринять долгое совместное путешествие.
Из Тибета направившись к истокам Нила, а затем в Абиссинию, где провели три месяца, мы затем поехали через Сирию к Красному морю и закончили нашу экспедицию у развалин Вавилона, После четырех месяцев, проведенных вместе, профессор Скридлов остался здесь, собираясь продолжить раскопки, а я отправился через Месджеде-Солейман в Исфахан в обществе двух персов — торговцев коврами, с которыми случайно познакомился в маленьком поселке возле Вавилона и вскоре подружился, разделяя их любовь к старинным персидским коврам.
Следующая встреча с профессором Скридловым произошла через два года в Оренбурге, пункте отправления большой экспедиции по Сибири, предпринятой с целью, поставленной тем же самым "Обществом искателей истины", о котором я упоминал несколько раз в предшествующих главах этой книги.
После этого путешествия мы встречались довольно часто, принимая совместное участие в экспедициях различной продолжительности и сложности; бывали случайные кратковременные встречи после долгих расставаний, и тогда мы обменивались мнениями о том, что нам довелось узнать за время, проведенное в разлуке.
Я опишу как можно более подробно одну из наших встреч и последовавшее за ней длительное совместное путешествие, во время которого профессор Скридлов испытал нечто вроде катарсиса, изменившего весь его душевный строй, и с тех пор стал действовать, руководствуясь не только своими логическими умозаключениями, но также повинуясь чувствам и инстинктам. И последние даже начали доминировать в его поведении, так сказать, играть первую скрипку.
Я столкнулся со Скридловым совершенно случайно в России вскоре после того, как покинул Константинополь, где я навещал князя Любовецкого. Я направлялся в Закавказье и как-то сидел в станционном буфете, расправляясь со знаменитой "говяжьей" отбивной котлетой, изготовленной из конины, которую поставляют в железнодорожные буфеты казанские татары. Внезапно чья-то рука дружески опустилась на мое плечо. Я обернулся и увидел своего друга профессора Скридлова.
В ходе беседы выяснилось, что он следовал тем же поездом, что и я, направляясь к своей дочери, которая проходила в Пятигорске курс лечения минеральной водой.
Обрадовавшись этому случайному свиданию, мы решили провести остаток дороги вместе, и профессор Скридлов перебрался из второго класса в третий, в котором я ехал. Мы говорили с ним всю дорогу.
Он рассказал, что после того как осмотрел развалины Вавилона, вернулся в Тибет и продолжил раскопки. За два года, проведенные в путешествиях и археологических исследованиях, он сделал немало научных открытий и узнал массу интересных вещей, но в конце концов начал ужасно тосковать по России и по своим детям и решил, сделав перерыв в своих научных изысканиях, вернуться на некоторое время на родину.
Приехав в Россию, он сперва отправился в Санкт-Петербург, а затем в Ярославль, чтобы повидать свою старшую дочь, а сейчас он ехал к младшей, которая за время его отсутствия подарила ему двоих внуков. Сколько он пробудет в России и что будет делать дальше, он пока не знал.
В свою очередь я рассказал ему, как провел те два года, что мы не виделись. Увлеченный исламом, я, проявив немалую изобретательность, сумел пробраться в Мекку и Медину, недоступные христианам, надеясь там, в самом сердце этой религии, получить ответы на мучившие меня вопросы.
Но все мои усилия были тщетны, я не узнал ничего существенного. Мне стало ясно, что если эта религия и таит в себе какую-то тайну, то искать ее надо не в Мекке или Медине, а в Бухаре, где с самого начала концентрировалось все, что касалось ислама, все знания и священные тексты. Так как я не терял надежду приобщиться к высшей истине, я решил отправиться в Бухару вместе с группой пилигримов, которые после хаджа в Мекку и Медину возвращались домой и с которыми я намеренно установил самые добрые отношения.
Затем я рассказал профессору Скридлову о том, что помешало мне тогда осуществить свой план и проникнуть в Бухару, о том, как по просьбе князя Любовецкого, встреченного мной в Константинополе, я сопровождал в Тамбов к его сестре одну девушку. Только что вернувшись из этой поездки, я собирался навестить своих родителей и пробыть в Закавказье некоторое время, а затем как следует подготовиться к нелегкому путешествию в Бухару и отправиться туда… "…вместе с вашим другом Скридловым", — закончил мою последнюю фразу профессор.
Он добавил, что уже в течение трех лет мечтает побывать в Бухаре и Самарканде, так как это необходимо ему для проверки исторических фактов, связанных с Тамерланом, для того чтобы пролить свет на некоторые темные пятна истории. В последнее время желание отправиться туда стало особенно сильным, и причина его колебаний заключалась лишь в отсутствии подходящего спутника. Узнав, что я как раз собираюсь в интересующий его регион, он сообщил, что будет рад составить мне компанию, если я ничего не имею против.
Встретившись в Тифлисе через два месяца, как договаривались, мы направились в Закавказский регион, имея конечной целью Бухару, но, достигнув развалин древнего Мерва, провели там целый год.
Чтобы пояснить, почему это произошло, я должен сперва сказать, что задолго до того, как мы решили вместе отправиться в Бухару, профессор и я часто мечтали и даже строили планы о том, как нам попасть в Кафиристан, страну, абсолютно недоступную для европейцев, и поэтому такую вожделенную.
Мы желали этого особенно сильно потому, что, согласно информации, которую нам удалось добыть, общаясь со множеством людей, там, вполне возможно, скрывались ответы на волнующие нас вопросы как психологического, так и археологического порядка.
В Тифлисе мы начали подготавливать все необходимое для нашей необычной экспедиции в Бухару, включая и рекомендательные письма, встречались и разговаривали со множеством людей, хорошо знающих этот регион.
В результате этих интересных содержательных бесед наше желание попасть в Кафиристан так усилилось, что после горячей дискуссии мы решили отправиться туда сразу же после возвращения из Бухары.
Все наши другие желания и интересы развеялись как дым, на протяжении всего пути в Туркестан мы думали и говорили только о том, как осуществить это дерзкое предприятие. Но наши фантастические планы приобрели определенную форму только через некоторое время при следующих обстоятельствах.
Во время остановки поезда в Новом Мерве я отправился в буфет достать немного горячей воды для чая и на обратном пути был внезапно остановлен человеком, который сразу бросился обнимать меня.
Оказалось, что это мой старый друг грек Василаки, портной по профессии, который уже долгое время жил в Мерве. Узнав, что я здесь проездом и направляюсь в Бухару, он умолял меня не уезжать до завтра, а пойти с ним на семейное торжество, которое состоится сегодня вечером по поводу крестин его первого ребенка.
Это приглашение было таким искренним и трогательным, что я не смог категорически отказаться его принять и попросил Василаки немного подождать. Зная, что до отправления поезда осталось совсем мало времени, я поспешил в свой вагон, расплескивая на ходу кипяток, чтобы посоветоваться со своим спутником.
Когда я с трудом проталкивался сквозь толпу людей, снующих во всех направлениях, профессор, заметив меня на платформе, махнул мне рукой и закричал: "Я уже собрал ваши вещи, идите сюда к окну, я подам их вам".
Очевидно, он увидел, что я встретился со старым знакомым, и догадался, какое приглашение за этим последовало. Пока я не менее торопливо пробирался сквозь толпу к окну нашего вагона и принимал подаваемые мне вещи, выяснилось, что вся эта спешка совершенно напрасна, так как поезд будет стоять на этой станции по меньшей мере два часа, дожидаясь связи с Кушкой, которая почему-то нарушилась.
Вечером, во время ужина, который последовал за религиозным обрядом крестин, меня посадили рядом с одним старым человеком, выходцем из кочевого тюркского племени, другом нашего гостеприимного хозяина. Этот старик был владельцем огромного стада породистых мериносовых овец. У нас завязалась непринужденная беседа, в ходе которой этот человек рассказал мне о многочисленных независимых племенах, населяющих регион Кафиристана. Продолжив нашу беседу после ужина, во время которого было выпито немалое количество русской водки, этот почтенный старец как бы про себя, не обращаясь ни к кому конкретно, сказал одну вещь, которую я постарался запомнить.
Он сообщил, что несмотря на почти инстинктивную враждебность, которую жители Кафиристана проявляют ко всем, кто не принадлежит к их собственному племени, они все-таки как-то сосуществуют и даже общаются друг с другом, и что к какому бы племени или расе ни принадлежал человек, если он посвятил себя служению Господу, это вызывает невольное уважение и даже симпатию к нему не только его сородичей, но и представителей другой расы или народа.
Обдумав услышанное и обсудив все варианты, мы решили, что должны отправиться в эту страну не как простые смертные. Нам следует выдать себя за тех, кому оказывают особое уважение и кто может свободно ходить повсюду, не вызывая подозрений.
На следующий вечер, сидя в чайхане Нового Мерва, мы продолжали отрабатывать мельчайшие детали нашего дерзкого предприятия, не обращая внимания на то, что происходило вокруг нас. Между тем обстановка в чайхане далеко не располагала к размышлениям. Две компании турков за соседними столиками были изрядно навеселе и развлекались в обществе мальчиков-танцовщиков, основная профессия которых, вполне легальная в соответствии с местными законами, была очевидной для всех присутствующих. В Европе этим занимаются женщины, обладающие желтыми билетами.
Итак, мы сошлись на том, что профессор Скридлов должен будет выдавать себя за почтенного персидского дервиша, я же вполне сойду за прямого потомка Мохаммеда.
Чтобы как следует подготовиться к этому маскараду, необходимо было длительное время, а также тихое уединенное место. Поэтому мы решили поселиться в окрестностях развалин древнего Мерва, которые вполне отвечали нашим требованиям, и где мы могли в свободное от приготовления время понемногу заниматься раскопками. Наша подготовка в основном состояла в заучивании священных персидских религиозных текстов и в овладении местной речью, полной образных выражений и иносказаний. Также мы должны были отрастить волосы, чтобы стать похожими на людей, за которых собирались себя выдавать. Малейшая недоработка в этом вопросе грозила нам смертельной опасностью.
Только через год, проведенный в усердной подготовке, мы были удовлетворены достигнутыми успехами как в изучении священных сур Корана, так и в приобретении необходимой внешности для нашего предприятия.
И вот в одно прекрасное утро мы покинули развалины Мерва и, добравшись пешком до станции Байрам-Али на Центральной азиатской железной дороге, сели в поезд, идущий в Чарджоу Оттуда мы двинулись вверх по Амударье.
Это случилось на берегах Амударьи — реки, которая когда-то звалась Оксус и, обожествляемая некоторыми народами Центральной Азии, была местом зарождения современной цивилизации. И вот во время нашего путешествия вверх по реке вместе с профессором Скридловым случилось одно происшествие, неожиданное для европейцев, но вполне соответствующее традициям местной патриархальной морали, еще не подвергшейся воздействию современной цивилизации, жертвой которого стал один хороший старый человек. Воспоминания об этом инциденте до сих пор заставляют меня чувствовать угрызения совести, так как из-за нас один почтенный старец лишился всех своих сбережений, и возможно навсегда. Я хочу описать эту часть нашего путешествия в страну, недоступную для европейцев, как можно подробнее, и описать его в стиле литературной школы, которую я посещал в юности. Этот цветистый стиль живет и здравствует, как мне кажется, как раз на берегах этой великой реки — стиль, который я называю так: минимум мыслей и максимум эмоций.
В верхнем своем течении Амударья именуется Пянджем, далее протекает через Гиндукуш и впадает в настоящее время в Аральское море, хотя прежде, по некоторым данным, впадала в Каспийское море.
В период времени, к которому относится мое повествование, эта река омывала границы многих стран — бывшей России, Хивинского и Бухарского ханств, Афганистана, Кафиристана, Британской Индии и других.
Прежде движение по этой реке осуществлялось на плотах особой конструкции, а затем, когда этот регион был захвачен Россией, здесь появились речные пароходы, выполнявшие военные задачи и, кроме того, осуществлявшие грузовые и пассажирские перевозки между Аральским морем и верховьями Амударьи.
Итак, я начинаю, чтобы немного поразвлечь вас, повествование в стиле вышеупомянутой литературной школы.
Амударья… Волшебный предрассветный час. Горные вершины позолочены нежными лучами восходящего солнца. Тишину этого божественного уголка природы нарушает только монотонное бормотанье реки и крики пробудившихся птиц и зверей. Идет девятый день нашего путешествия.
Первые два дня мы плыли медленно, но без остановок, а на третий день надолго стали на прикол, дожидаясь, пока сильный и своенравный поток не смоет песчаный нанос и не позволит нам продолжать движение.
Через 36 часов повторилось то же самое, и вот уже третий день наш пароход неподвижен.
Пассажиры и команда терпеливо ждут, пока своенравная река не смилостивится над нами, освободив путь.
В этом нет ничего необычного — такова Амударья. Ее русло на всем протяжении утопает в глубоких песках. Очень сильное течение и нестабильный объем переносимой воды то намывают песчаные наносы в самых неожиданных местах, то подтачивают берега, отчего русло реки постоянно меняется.
Вверх по течению пароходы двигаются очень медленно, зато внизу несутся на бешеной скорости с остановленными двигателями.
Вы никогда не знаете даже приблизительно, сколько времени у вас займет дорога, поэтому пассажиры, следующие вверх по течению, на всякий случай запасаются огромным количеством провизии.
Время года, в которое проходило наше путешествие, было наименее благоприятным для судоходства из-за низкого уровня воды в реке. Настала зима, сезон дождей прошел, в горах, откуда берут свое начало здешние реки, закончилось массовое таяние снега.
Это путешествие не может считаться особенно комфортным и потому, что как раз в эту пору года перевозится очень много грузов и пассажиров. Весь пароход забит тюками с хлопком, овощами и сушеными фруктами, выращенными на плодородных землях здешних оазисов, отовсюду раздается блеяние перевозимых каракулевых овец. Оставшееся на палубе пространство занимают пассажиры, путешествующие по Амударье, в основном это местные жители. Одни возвращаются в свои поселения, другие везут на рынок сыры, изготовленные из козьего и овечьего молока, некоторые собираются навестить родственников.
Вот почему, когда мы взошли на пароход, он уже был переполнен пассажирами, среди которых бухарцы, хивинцы, персы, афганцы и представители многих других народностей Азии.
В этой пестрой, очень живописной толпе преобладают торговцы, одни везут свои товары, другие, наоборот, едут вверх по течению, чтобы закупить их. В основном отсюда вывозят сыры из овечьего молока.
Вот перс — торговец сушеными фруктами, а там — армянин, едущий за киргизскими коврами, а это польский коммивояжер, он хочет закупить большую партию хлопка для одной познаньской фирмы, тот русский еврей скупает каракулевые шкурки, а этот литовский коммерсант везет образцы рамок для картин и фотографий и всевозможные украшения из позолоченного металла с искусственными цветными камнями.
Множество чиновников и офицеров пограничных войск, а также стрелки и саперы Закавказского полка возвращаются из отпусков на места службы. Вон жена солдата, она едет с грудным ребенком к своему мужу, который остался служить сверхсрочно и вызвал ее к себе, а там католический священник, который совершает официальную поездку, чтобы исповедать солдат-католиков, несущих службу в этих местах.
На пароходе есть и светские дамы. Здесь находится жена полковника со своей долговязой дочерью, она возвращается из Ташкента, куда сопровождала своего сына-кадета, чтобы отправить его в Оренбургский кадетский корпус. Вы можете видеть здесь жену капитана кавалерийских войск, базирующихся на границе, она ездила в Мерв, чтобы заказать несколько платьев у хорошего портного. А вот жена военного врача, которая едет из Ашхабада в сопровождении денщика, чтобы навестить своего мужа. Он служит в одиночестве, так как его теща не согласилась, чтобы ее дочь поселилась в этой глухомани, где отсутствует "приличное" общество.
Всеобщее внимание привлекает не очень молодая дородная женщина в парике из крашеных волос. Количество колец на ее пальцах и брошек на ее платье превышает разумные пределы. Две хорошенькие молоденькие девушки, сопровождающие эту вульгарную особу, зовут ее тетей, но это никого не вводит в заблуждение, цель их поездки очевидна и в комментариях не нуждается.
На пароходе едут как разорившиеся аристократы, так и бедняки, надеющиеся разбогатеть. Один Бог знает, что они ищут в этих краях. Группа музыкантов, путешествующих вверх по Амударье, не расстается со своими скрипками и контрабасами.
С самого первого дня как мы отчалили от пристани в Чарджоу, все эти люди, как водится, разбились на несколько отдельных групп. Так называемая интеллигенция, буржуа и простонародье не смешиваются между собой. Общаясь только с представителями своего круга, они вскоре вполне освоились, как будто находились среди старых друзей. При этом члены одной группы относятся к членам другой пренебрежительно и высокомерно, или же робко и заискивающе, в зависимости от своего общественного положения. В то же самое время все ведут себя довольно непринужденно, и мало-помалу они так обжили наше новое пристанище, как будто родились на этом пароходе.
Казалось, ни продолжительные стоянки, ни переполненность парохода никого не раздражают, напротив, все как будто воспринимали долгое и продолжительное путешествие как увеселительную прогулку с пикниками на природе и другими подобными развлечениями.
Как только выясняется, что пароход встал надолго, почти все пассажиры высыпают на берег. Вскоре окружающий пейзаж пестреет от палаток и навесов, сделанных из всевозможных подручных материалов. Повсюду разводятся костры, на которых готовится вкусная снедь, звучат музыка и песни. На ночь пассажиры, как правило, остаются на берегу.
Утром все возвращаются к обычному распорядку жизни. Кто-то разводит костер, чтобы приготовить кофе. Другие предпочитают зеленый чай. Пассажиры суетятся как муравьи, тащат из лесу хворост для костров, любители рыбной ловли располагаются на берегу с удочками, сторонники активных видов отдыха снуют вокруг парохода на лодках. Никто не торопится и не поглядывает с беспокойством на пароход, так как все знают, что он не уйдет без них. За час до отправления должен раздаться звук гонга, сзывающий всех на борт.
Нашим соседом на корабле был один старый сарт, очевидно, очень богатый человек, так как среди его вещей было несколько мешков с деньгами.
Не знаю, как обстоит дело сейчас, а в то время в Бухаре и соседних регионах не было монет высокого достоинства.
В Бухаре, например, самой крупной монетой была так называемая теньге — кусочек металла неправильной формы, эквивалентный примерно половине французского франка. Поэтому любую сумму больше чем в 50 теньге приходилось носить в специальном мешке или даже в нескольких мешках, что, конечно, было очень неудобно, особенно в путешествии.
Если кто-то имел несколько тысяч теньге и должен был взять их с собой в дорогу, то ему понадобилось бы десятка два верблюдов или лошадей для перевозки такого груза. Иногда путешественник поступал так: то количество теньге, которое необходимо было куда-то перевезти, он передавал какому-нибудь бухарскому еврею и взамен получал расписку к знакомому этого человека, также еврея, проживающего там, куда собирался отправиться путешественник. Добравшись до нужного населенного пункта, этот путешественник передавал расписку тому человеку, которому она была адресована, и получал всю сумму за вычетом небольшой платы за услугу.
Итак, прибыв в город Керки, последний населенный пункт до которого следовал пароход, мы высадились, пересели в нанятый нами кобзир и продолжали путь.
Через некоторое время, когда мы уже отошли от Керки на значительное расстояние и сделали остановку в Термизе, где профессор Скридлов сошел на берег, захватив с собой нескольких помощников, чтобы запастись провизией, к нашему кобзиру причалил другой с пятью сартами на нем, которые, ни слова не говоря, стали переносить на наш кобзир мешки с деньгами.
Сперва я не понял, что происходит, и только когда все двадцать пять мешков, набитых теньге, были погружены на наш кобзир, я узнал от самого старого сарта, что они все ехали вместе с нами на пароходе и, когда мы высадились, а эти мешки с деньгами остались лежать на месте, которое мы занимали, сарты решили, что эти деньги забыты нами в суматохе пересадки, и, узнав от команды корабля, куда мы направились, поспешили вслед за нами, захватив с собой все двадцать пять мешков с теньге, чтобы вернуть их предполагаемым хозяевам. Старый сарт пояснил: "Я решил во что бы то ни стало догнать вас и вернуть вам ваши деньги, так как со мной однажды случилось подобное несчастье и я знаю, как неприятно оказаться в чужой стране без денег. Обо мне можете не беспокоиться, ничего страшного не произойдет, если я вернусь в свой поселок на неделю позже".
Я так растерялся, что не знал, как поступить и что сказать этому чудесному человеку. Все это было так неожиданно. Я решил подождать возвращения профессора, притворившись, что плохо знаю сартский язык. Чтобы это ожидание не показалось этим людям слишком тягостным, я предложил им немного водки.
Издали увидев возвращающегося Скридлова, я быстро сбежал на берег и, притворяясь, что хочу помочь ему нести провизию, по дороге рассказал, что произошло. Мы решили не разочаровывать этого доброго человека и, выразив свою глубокую признательность, приняли мешки с деньгами, решив отвезти их на ближайшую русскую пограничную заставу, что мы сразу же и сделали. На заставе мы объяснили, что случилось, указав название парохода и описав человека, который был настоящим владельцем этих денег.
Вскоре после этого происшествия, которое, я уверен, не могло случиться в современной Европе, мы прибыли в город, прославленный когда-то Александром Македонским, а в настоящее время превратившийся в заурядный афганский форт. Здесь мы сошли на берег и, приведя свой внешний вид в соответствие с принятой на себя ролью, продолжили путь пешком.
Переходя из одной долины в другую, общаясь со многими племенами, встречающимися нам на пути, мы наконец добрались до Афридиса, считавшегося столицей Кафиристана.
В дороге мы делали все, что следует делать дервишам, при этом Саид, то есть я, произносил речитативом священные религиозные тексты на персидском. А профессор как умел аккомпанировал мне на тамбурине, иногда даже попадая в ритм. Затем он собирал в этот музыкальный инструмент милостыню.
Я не стану описывать последнюю часть нашей экспедиции, приключения и испытания, связанные с ней, я хочу сразу перейти к рассказу о встрече с необыкновенным человеком, которая произошла недалеко от вышеупомянутого Афридиса, о встрече, которая изменила наш внутренний мир и образ мышления, заставила пересмотреть все наши планы и намерения.
Мы покинули Афридис, намереваясь отправиться в Читрал. На базаре в одном довольно крупном поселении недалеко от Афридиса ко мне внезапно подошел незнакомый старик и на прекрасном греческом языке сказал: "Пожалуйста, не пугайтесь. Я совершенно случайно узнал, что вы грек. С моей стороны вам ничего не грозит, я не собираюсь выяснять, как вы здесь оказались и какие цели преследуете, просто мне было бы очень приятно поговорить со своим соотечественником, так как я уже пятьдесят лет не видел ни одного человека, родившегося в той же стране, что и я".
Голос и выражение лица этого старого человека произвели на меня такое приятное впечатление, что я сразу же доверился ему и ответил тоже по-гречески: "Здесь на базаре разговаривать не совсем удобно, а для меня даже опасно. Мы должны подыскать более подходящее место, и уверяю, что если это удастся, я буду чрезвычайно рад возможности побеседовать с соотечественником, так как уже несколько месяцев общался исключительно с иноплеменниками".
Согласившись, он прервал разговор и ушел, я тоже отправился по своим делам. На следующий день во время нашего обычного выступления какой-то монах незаметно передал нам вместо милостыни записку. Из предосторожности я прочел ее не сразу, а только после окончания выступления, когда зрители разошлись. Записка была на греческом языке, в ней говорилось, что мой новый знакомый принадлежит к членам известного монашеского ордена и что он приглашает нас прийти в монастырь, где нам не придется ничего опасаться, так как в этом монастыре уважают всех, служащих Господу, вне зависимости от их расы или национальности.
На следующий день мы с профессором отправились в монастырь, где были встречены несколькими монахами, среди которых я узнал человека, подошедшего ко мне на базаре. После обмена приветствиями он сразу отвел нас на один из холмов, расположенных вблизи монастыря, где мы удобно устроились на берегу небольшой, но быстрой реки. Взглянув на нас, наш новый знакомый сказал:
"Здесь нам никто не помешает, и вы можете говорить совершенно свободно, так как вас никто не видит и не слышит".
В ходе беседы выяснилось, что он по происхождению итальянец, но хорошо знает греческий, так как по настоянию своей матери-гречанки в детстве говорил исключительно на этом языке. Прежде он был христианским миссионером и много лет прожил в Индии. Однажды, направляясь в Афганистан, он был захвачен в плен одним местным племенем, когда пытался преодолеть горный перевал. Переходя в качестве раба от одного хозяина к другому, он наконец очутился в доме у одного очень знатного и уважаемого человека. Наш собеседник хорошо освоился в новых обстоятельствах, изучил местные обычаи и образ жизни и в конце концов сумел заслужить репутацию доброго, разумного и рассудительного человека. Заслужив любовь и уважение своего нового хозяина, он через некоторое время был отпущен на свободу и, став полноправным членом общества, мог делать все что хочет. Как раз в это время он случайно познакомился с монахами ордена Всемирного братства и понял — это как раз то, что он всю жизнь искал. И вот с тех пор он живет в этом монастыре.
Так как наше доверие к отцу Джованни, а именно так мы стали его называть, узнав, что прежде он был католическим священником, росло с каждой минутой, мы решили ничего не утаивать и рассказать о себе всю правду.
Внимательно выслушав наш рассказ и явно одобряя наше стремление отыскать истину, он немного подумал и сказал с мудрой, доброжелательной улыбкой: "Ну что же… Возможно, то, что вы узнаете и поймете, когда-нибудь станет достоянием всех моих соотечественников, поэтому со своей стороны я сделаю все, чтобы помочь вам в поисках истины".
Наш собеседник получил разрешение поселить нас в стенах этого монастыря. Мы могли оставаться здесь до тех пор, пока не решим, что делать дальше. На следующий же день мы с профессором Скридловым перебрались в жилую часть монастыря и очень обрадовались представившейся возможности отдохнуть после утомительного путешествия, во время которого приходилось постоянно быть настороже.
Мы пользовались на территории монастыря полной свободой и ходили там, где хотели. Только к настоятелю не полагалось заходить без приглашения.
Вместе с отцом Джованни мы часто возвращались на то место у реки, где беседовали в первый день нашего появления в монастыре.
Во время бесед с новым другом мы узнали много интересного о деятельности этого братства, о его внутренней жизни и основных положениях этого учения. Мы поняли, что членом братства может стать любой человек вне зависимости от его расы или прежнего вероисповедания.
Как мы установили впоследствии, среди здешних монахов были бывшие христиане, иудеи, мусульмане, буддисты, ламаисты и даже один бывший шаман. Всех их объединила вера в Господа единого и всемогущего.
Монахи относились друг к другу с такой любовью и доверием, что мы с профессором Скридловым, наблюдая за ними, не могли определить, какую религию ранее исповедовал тот или иной монах.
Отец Джованни также многое рассказал нам о вероучении и целях братства. Он говорил так проникновенно и убедительно об истине, вере и о том, как человек к ней приходит, что профессор Скридлов, пораженный до глубины души, не смог удержаться и воскликнул: "Отец Джованни! Я не могу понять, почему вы остались здесь, а не возвратились в Европу, когда вам представилась такая возможность, чтобы у себя на родине, в Италии, передать своим соотечественникам хотя бы одну тысячную часть истины, которую вы здесь постигли. Почему вы не хотите поделиться с другими своей верой?".
"Ах, мой дорогой профессор, — ответил отец Джованни. — Ваши слова доказывают, что вы совершенно не разбираетесь в человеческой психологии, в отличие от археологии. Веру нельзя передать от одного человека к другому как какую-то вещь, она зарождается и развивается в человеке не в результате обучения.
Для обретения веры необходимо понимание, а оно проявляется как результат всего личного опыта, переосмысленного самим человеком.
Например, если ко мне придет мой родной брат и будет умолять меня поделиться с ним хотя бы одной десятой частью моего понимания и смысла жизни моей веры, я при всем моем желании не смогу выполнить его просьбу. Я не смогу передать ему и тысячную долю того, что имею, потому что он не имеет моего жизненного опыта, не испытал, не продумал и не прочувствовал то, что испытал, продумал и прочувствовал я.
Нет, профессор, в тысячу раз легче, как говорится в Евангелии, верблюду пролезть в игольное ушко, чем передать другому свою веру, свои чувства, свое мировоззрение.
Прежде я думал так же, как и вы, и даже выбрал стезю миссионера, чтобы распространять среди других людей веру в Иисуса Христа. Я хотел сделать каждого встречного таким же счастливым, каким я стал, обретя веру. Но передать свою веру другому человеку, рассказав о ней, так же невозможно, как накормить человека, показав ему хлеб.
Человек обретает веру, как я уже говорил, переосмысливая весь свой душевный опыт, в то время как знание является всего лишь механическим запоминанием слов в определенной последовательности.
При всем желании невозможно передать другому даже частичку своего внутреннего мира, своей души, которая формировалась на протяжении всей жизни. Недавно, наблюдая за другими братьями, я понял, что восприятие информации во многом зависит от личности человека, сообщающего ее. Чтобы пояснить свои слова, приведу пример. Должен сказать, что в нашем ордене есть два очень старых монаха, одного зовут брат Эл, другого брат Сез. Они добровольно взяли на себя обязательство регулярно объезжать все наши монастыри и читать проповеди, разъясняя сущность нашего вероучения.
Наше братство состоит из четырех монастырей:
один — тот монастырь, где мы сейчас находимся, второй — в долине Памира, третий — на Тибете, а четвертый — в Индии. И двое братьев постоянно переезжают из одного монастыря в другой, проповедуя в каждом.
У нас они бывают раз или два в году. Их приезд считается здесь великим событием. Все время, что эти братья находятся в нашем монастыре, душа каждого из нас испытывает неземной восторг и блаженство.
Проповеди обоих праведных старцев, хотя оба и говорят нам об одной и той же истине, производят на присутствующих, а особенно на меня, неодинаковое впечатление.
Когда говорит брат Сез, кажется, что это птица поет в райских садах, все слушают его в полном молчании, обращая, так сказать, глаза в свою душу. Его голос струится, как прозрачный горный родник, и единственное желание присутствующих -внимать волшебному голосу брата Сеза.
Проповедь брата Эла производит совсем иное впечатление, потому что он вследствие своего преклонного возраста говорит очень тихо и неразборчиво. Никто из нас не знает точно, сколько ему лет и хотя брат Сез тоже очень стар (говорят, ему около трехсот лет), но он производит впечатление здорового, бодрого человека. Дряхлость брата Эла бросается в глаза.
Я заметил, что чем сильнее впечатление от проповеди брата Сеза, тем быстрее оно проходит, не оставляя ничего в душе. Но с братом Элом все обстоит иначе. И хотя сперва его слова как будто не задевают слушателей, оставляя их почти равнодушными, но впоследствии они всплывают в памяти и переосмысленные на основе собственного опыта, остаются в сердце навсегда.
Когда мы с братьями осознали это и задумались над тем, почему эти проповеди производят такое разное впечатление, то в конце концов пришли к единому мнению, что проповеди брата Сеза — это продукт его ума, и поэтому они воздействуют только на ум, проповеди же брата Эла, рождаясь в его душе, воздействуют на душу слушателя, поэтому и производят более сильное и глубокое впечатление.
Да, уважаемый профессор, знание и понимание — это разные вещи. Нужно стремиться к пониманию, только оно ведет к Господу.
И чтобы научиться понимать явления природы, соответствующие или противоречащие ее законам, человек должен сперва сознательно усвоить и осмыслить огромный объем информации, касающейся объективной истины и реальных событий, которые происходили на земном шаре в прошлом, и затем пропустить их через себя, соединить со своим жизненным опытом".
Я никогда не забуду эти поучительные беседы с отцом Джованни. Многие необычные вопросы, которые никогда не придут в голову современному человеку, возникали у нас с профессором Скридловым, и этот необыкновенный человек отец Джованни давал на них исчерпывающие содержательные ответы. Одно из этих объяснений, которое последовало в ответ на вопрос, заданный профессором за два дня до того, как мы покинули монастырь, представляет особую ценность благодаря глубине заключенных в нем мыслей и, возможно, будет интересным и поучительным для тех наших современников, которые уже достигли зрелого возраста. Этот вопрос непроизвольно вырвался у профессора Скридлова, когда отец Джованни сказал, что для того чтобы обрести истинную веру, необходимо обладать душой, способной вместить ее, а также обладать жизненным опытом и глубокими знаниями. Он убежденно добавил, что, по его мнению, для развития духовных качеств человека особенно важна его юность, когда сама природа человека указывает ему верную дорогу, в то время как с возрастом у человека часто формируются нездоровые, избыточные потребности, являющиеся результатом нездоровых условий жизни.
При этих словах нашего учителя профессор Скридлов воскликнул в отчаянии: "Что же нам делать? Как жить дальше?"
В ответ на это восклицание отец Джованни, немного подумав, дал нам несколько мудрых советов, с которыми я считаю необходимым познакомить читателей.
Я помещу их в своей третьей книге в главе "Духовная сущность человека, ее потребности и возможности", которую я решил посвятить разъяснению мысли, высказанной этим мудрым человеком. Он полагал, что душа и тело — это две составляющие единого целого, которые развиваются независимо друг от друга.
Во время нашего пребывания в этом монастыре мы беседовали не только с отцом Джованни, но и с другими братьями, с которыми он нас познакомил, взяв на все это время под свое покровительство.
Мы прожили здесь шесть месяцев и покинули этот монастырь не потому, что нам не позволили остаться на более долгий срок, и не потому, что нам здесь наскучило. Мы уехали из-за того, что были до краев переполнены новыми мыслями и впечатлениями, так что казалось — еще немного, и наш рассудок не выдержит.
Мы узнали так много нового и неожиданного, получили такие исчерпывающие и убедительные ответы на вопросы, которые многие годы не давали нам покоя, что казалось, нам больше не нужно ничего искать и не к чему стремиться. Прервав наше путешествие, мы с профессором Скридловым возвратились в Россию тем же путем, что и добрались сюда.
Прибыв в Тифлис, мы расстались: профессор отправился в Пятигорск по Грузинской дороге, чтобы навестить дочь, а я поехал в Александрополь к своей семье.
После этого мы с ним не виделись в течение довольно продолжительного времени, но регулярно обменивались письмами. В последний раз я встретился с профессором Скридловым на второй год войны в Пятигорске, где он жил у своей дочери. Я никогда не забуду последнего нашего разговора на вершине горы Бештау. В то время я жил в Ессентуках, и однажды, когда мы встретились в Кисловодске, он предложил вспомнить старые добрые времена и взобраться на Бештау, гору, расположенную рядом с Пятигорском.
И в одно прекрасное утро вскоре после этой встречи мы, захватив с собой достаточное количество провизии, вышли из Пятигорска в направлении горы. Для подъема мы выбрали самый опасный крутой склон, у подножия которого располагался всемирно известный монастырь.
Подъем по этому крутому склону считается сложным даже для опытных профессионалов, он и в самом деле нелегок, но только не для нас. После тех вершин, которые мы штурмовали в наших многочисленных экспедициях во всех частях света, этот подъем казался детской забавой. Мы получили огромное удовольствие, карабкаясь по склону, так как во время продолжительной однообразной городской жизни соскучились по впечатлениям такого рода.
Хотя эта гора и не высока, но ее окрестности чрезвычайно красивы, так что, когда вы поднимаетесь на вершину, вашим взорам открывается незабываемое зрелище.
Далеко на юге вздымается величественный Эльбрус, вершина которого покрыта снегом. Со всех сторон его окружают менее высокие горы. Под нами у подножия гор виднеются многочисленные, как будто игрушечные, домики. Это Минеральные Воды. А еще ниже на севере можно увидеть Железноводск.
Повсюду царствует тишина. Мы одни на горе, так как открытая нашим взорам дорога на Бештау пустынна, а повторить наш подвиг, карабкаясь по крутому склону, едва ли кто решится.
На вершине горы находится маленькая лачуга, очевидно, ларек для торговли съестным, но сейчас он пуст. Мы выбрали для привала удобное местечко и расположились так, чтобы как следует отдохнуть и подкрепиться. Пораженные красотой открывшейся нашему взору панорамы, мы сидели в молчании. Вдруг я заметил на глазах у профессора слезы.
"Что случилось, мой друг?" — забеспокоился я.
"Ничего, — ответил он, вытирая глаза, и затем добавил, — последние два-три года я почти не могу контролировать проявление своих эмоций, так что я стал похож на истеричную женщину.
То, что сейчас со мной творится, повторялось за последние годы много раз. Мне трудно объяснить, что со мной происходит, но когда я вижу или слышу что-либо прекрасное и величественное, в создании которого несомненно принимали участие высшие силы, я не могу сдержать слезы восторга. Я плачу, точнее сказать, что-то плачет во мне, но не от горя, а от прилива нежности и любви. Это случилось со мной из-за встречи с отцом Джованни, помните, там, в Кафиристане. Возвратившись из экспедиции, я заметил, что мои чувства и мысли изменились. Я словно стал другим человеком, все, что прежде казалось важным, теперь не вызывает никакого интереса. До встречи с тем старцем я был полностью погружен в практические заботы. Главное, что меня интересовало, — это удовлетворение маленьких моих прихотей, а также обеспечение материального благосостояния моей семьи.
Короче говоря, я был эгоистом. Но после встречи с отцом Джованни все суетные заботы ушли, в моей душе стало расти "нечто", и только теперь я понял, каким несчастным и жалким человеком я был, какой пустой была моя жизнь. Наполнив свою жизнь истинным смыслом, я обрел душевный покой и радость".